Чиновник-дознатчик моргнул и собрался было спросить мнения Государева Советника относительно сего нахала, но высокий сановник заинтересованно кивнул: дескать, поглядим, поглядим!

А после и подумаем, чем платят за необоснованную дерзость: что там сгоряча отменили в эпоху Тан? – кастрация, отрубание ног…

Змееныш еще раз поклонился и приблизился к узнику. Посмотрел сверху на его макушку, давно не бритую и заросшую мутно-белесой порослью, провел ладонями по истощенным рукам, зажатым в тиски… взялся за клейменые предплечья, что-то нащупывая…

– Как умирают монахи? – громко спросил Змееныш и резко усилил хватку.

Тело узника против его воли выгнуло бьющейся на берегу рыбой, он гортанно вскрикнул, хватая ртом воздух, тщетно пытаясь вырваться, но канга, тиски и новоявленный мучитель держали крепко.

– Как умирают монахи? – повторил Цай.

Повторил все: и вопрос, и пытку.

– По-всякому… – прохрипел узник.

Это были первые слова, произнесенные пытуемым за все время.

– А ты говорил – девку! – восторженно прошептал один подмастерье другому. – Вот кого небось Хватала учил!.. Какой же он девка?!

Государев Советник не возражал, когда дознатчик чуть ли не на коленях стал умолять его оставить этого мастера в Восточных казематах – хоть на неделю!

Только искоса посмотрел на Змееныша.

И удалился.

Следом за ним старший палач увел Цая – оформлять в нижней канцелярии бумаги о вступлении в должность.

У самой двери Змееныш вздрогнул и обернулся. В спину словно дротиком ударили – но нет, никто особо не интересовался новым работником, если не считать завистливых физиономий подмастерьев.

Чиновник утирает пот, узник недвижим, писарь шуршит кисточкой…

Когда дверь уже закрывалась за лазутчиком, старик писарь еле заметно поднял голову от бумаг, и бритвенно-острый взгляд снова полоснул по удаляющемуся Змеенышу.

Сквозняки гуляли по Восточным казематам. Шарили в заброшенных подвалах, куда не решались заглядывать самые отъявленные смельчаки-стражники; самовольно просачивались в камеры узников, мимоходом стряхивая со стен соленую росу-испарину; вихрем влетали в кабинеты начальства на верхнем ярусе, перебирали свитки с протоколами допросов, смеялись шелестящим присвистом над суетой людишек… Не скоро, ох, не скоро, никак не раньше правления под многозначительным девизом Эра Завершенного Преобразования, станут поговаривать, что и не сквозняки это вовсе, а неуспокоенные духи безвинно убиенных монахов-воителей, бритоголовых праведников, радетелей Поднебесной!

И впрямь: не те это сквозняки, чтоб отмахнуться походя! Не дворцовые лизоблюды, покорно плещущие шелковыми занавесями на забаву аристократам, не окраинные пройдохи, вынюхивающие сомнительный аромат темных делишек, не чинные дуновения храмов и пагод, колеблющие язычки свечей и оглаживающие жертвенные свитки. В казематах, пропахших кровью, прячущих по углам эхо истошных криков, такие гулены долго не уживаются – здесь место сырым, тяжелым, смрадным порывам, берущимся неизвестно откуда и исчезающим в никуда.

Положи на ладонь жизнь человеческую – сдует, швырнет в погреба да там и похоронит без перерождения!

Словно демоны тайком крадутся по Восточным казематам…

– А я тебе говорю – демоны! Крадущиеся демоны! Тамошние островитяне так их и называют! – на языке Ямато получается «ниндзя»! От слов «красться» и «демон»! Понял, дубина?!

И начальник караула, дородный плешивец с неуместно тоненьким голоском, довольно утер пот, свысока взирая на подчиненных.

Продемонстрировать свою ученость перед нижестоящими никогда не бывает лишним.

– А-а, лазутчики-пролазы! – презрительно осклабился один из стражников, молодой здоровяк с рябой физиономией. – Тоже мне, демоны! В любую дыру затычка, тащись, куда пошлют, – хоть у нас, хоть у варваров, хоть у этих… на островах Ямато в Восточном море! Гляди, братва, складно выходит: там Восточное Ямато, здесь – Восточные казематы!

И стражник плюнул на пол, желая подчеркнуть свое отношение к заморским шпионам.

– Вот уж чего не люблю, так это когда язык поперек ума суется, – начальник заговорил медленно и степенно, что предвещало грозу для осмелившихся поддержать рябого болтуна. – Ладно уж, поучу вас, безмозглых… Сошелся я тут на днях с одним монашком, из изменников – всего-то сутки с лишним и просидел, попутчик Будды, прежде чем повели его топором телегу рубить![63]

Начальник на миг расплылся в ухмылке – нечасто доводится вовремя блеснуть подслушанным изречением!

– Ну, да не в этом дело… Остановился я вечерком у его решетки, чтоб помочиться – не со зла, так, смеху ради, ну и приспичило опять же!.. Слово за слово, струя за струю – разговорились. Ночи в казематах длинные, я ему про жизнь караульную, про задержку жалованья, про жену-стерву; он мне – про то, как лет пятнадцать тому назад плавал по указу тайного наставника Чжана аж на самый остров Рюкю! С тамошними сянь-иноками[64]связи налаживать, привет от горы Сун ихним горам передать!

– Где еще и доведется с образованными людьми повстречаться! – льстиво бросил из угла Змееныш Цай. – Вот уж и вправду: только в казематах!

Начальник нахмурился, усмотрев в сказанном некий намек, но решил не связываться с новым палачом-любимчиком.

Ночевать Змееныш остался прямо здесь. Заплечных дел мастер, сопровождавший Цая в канцелярию, по дороге проникся расположением к умелому да удачливому собрату по ремеслу и до глубокой ночи провозился вместе с ним в пыточных каморках-чуланах – инструмент по руке подбирали. Заодно и поговорили о наболевшем: узники пошли то худосочные, на десятом батоге водой отливать приходится, то деревяшки бесчувственные, пили-строгай, а все без толку – ну а начальство торопит, покрикивает, жалованье урезать грозится… Тяжела ты, работенка заплечная!

И впрямь:

Не рубите, почтенные люди, сплеча,

Не спешите, друзья, осуждать палача:

Как подумаешь о недостатке деньжишек —

Руки так и спешат к рукояти меча!

Расположившись в караулке, Цай ковырялся в собранном мешке, лязгал, громыхал, временами извлекал на свет какую-нибудь хитромудрую железяку и покручивал в пальцах. В подобные моменты взглянувший на него солдат передергивался, как будто кислого хлебнул, и норовил мигом отвести взгляд.