Мы еле передвигали натруженные ноги по земле, сбитой в жидкую кашицу идущими впереди. Слоны шествовали в грязи, оглашая окрестности громоподобным чавканьем. В надежде остаться сухими скифы и бактрийцы носили в этой сырой духоте теплые войлочные одежды. Всадники погоняли усталых, прихрамывающих лошадей, и каждая пройденная лига казалась тремя. Пешие воины из фаланг с трудом тащились по щиколотку в грязи подле влекомых волами повозок со своим оружием; их обувь давно покоробилась, намокая, высыхая и намокая вновь. Тонкое индское полотно, которое им пришлось купить на туники, облепляло их бедра, а края панцирей натирали кожу так, словно тела и вовсе были наги. Небеса по-прежнему истекали влагой.

Большой шатер Дария Александр повелел разбить на речном откосе; он привез его с собой, желая выглядеть достойным царского титула. Из-за обилия зелени воздух был щедро напоен неведомыми ароматами; мы подходили к земле холмов — и, клянусь, я чувствовал летящее с востока дыхание гор, хотя облака надежно скрывали горизонт от моего жаждущего взора. Дождь лил и лил, неустанно, упорно. Он вздыхал в листве и в высоком тростнике; вода омывала землю так, будто падала с небес со дня сотворения мира и не намеревалась останавливаться прежде, чем ей удастся затопить его вновь.

Шатер протекал. Я велел починить его и попробовал раздобыть для Александра сухие халат и обувь. Но первым делом, едва войдя, он ощупал мой собственный хитон и не желал переодеваться, пока я не сменил мокрую одежду. Я до такой степени привык к проникавшей повсюду влаге, что едва замечал ее.

Своих полководцев Александр пригласил отужинать с ним. Внимая их беседе из-за занавеса, я мог судить, что царь пребывает в отменном настроении. Он заявил, что, по слухам, за Гифасом лежат богатые земли, населенные стойкими бойцами, а слоны там даже больше и сильнее, чем у Пора. Прекрасная последняя битва у самого конца мира.

Увы, что-то странное задело мой слух. Когда Александр бывал немного навеселе, его голос всегда возвышался над прочими. Теперь же, совершенно трезвый, он все равно говорил громче остальных. И он вовсе не напрягал связки — нет, это голоса его друзей казались необыкновенно тихими.

Он тоже заметил. Александр велел всем выпить, дабы изгнать из крови тоску, — каждый последовал приказу, и до конца ужина все продолжалось как прежде. И только затем, когда шатер покинули слуги, Птолемей обратился к царю со словами:

— Александр, люди не кажутся мне счастливыми. Тот рассмеялся:

— Счастливыми? Они должны сойти с ума, чтобы веселиться под таким ливнем! Словно мы пытаемся перейти вброд Стикс и, сбившись с пути, уже дошли до самой Леты… Наши воины отлично держатся, и я стараюсь показать им, что вижу и ценю это. Дожди скоро прекратятся; Пор говорил, на сей раз они что-то затянулись. И, едва небо прояснится, мы устроим игры и щедро наградим победителей — люди развеются и смогут идти дальше. Они все ответили ему:

— Да, это наверняка исцелит войско. Ложась же спать, Александр посетовал:

— Этот дождь и льва приведет в уныние. Если б я только мог уладить бактрийские дела на полгода раньше, мы оказались бы здесь зимой.

Нет, он не сказал: «Если бы я подождал полгода», хотя некогда мог. Мне кажется, эти последние годы он чувствовал, как колесница времени понемногу нагоняла его.

— Говорят, после дождей, — сказал я, — здесь так свежо и красиво…

Я радовался, что Александр лег пораньше: весь день он гонял коня взад-вперед вдоль колонны, приглядывая, чтобы никто не увяз в грязи. Он казался смертельно уставшим, и на его лбу вновь обосновались морщины.

На следующий день я заявился в царский шатер на рассвете, чтобы никто не успел опередить мою добрую весть.

— Аль Скандир! Дождь перестал!

Он вскочил и, обернувшись простыней, выбежал посмотреть. В те дни, когда я увидел его впервые, он наверняка отправился бы бродить по лагерю нагим, едва очнувшись ото сна. Часто общаясь с персами, царь стал более осторожным. Над зеленью листвы поднималось бледное солнце, но даже те первые лучи несли в себе тепло: сразу видно, это нечто большее, чем обычный просвет в дождях.

— Хвала Зевсу! — выдохнул Александр. — Теперь я снова вселю мужество в сердца моих бедных воинов. Они заслужили свой праздник.

Речные берега пахли живительной зеленью и едва распустившимися цветами. Царь распорядился об играх и пригласил актеров и музыкантов. Я же вскочил на Орикса (Лев выглядел уставшим) и выехал, чтобы вдохнуть горный воздух, прежде чем мы повернем к равнинам.

Возвращался я лагерем. Сотни раз, на землях всей Азии, я проезжал через наш лагерь на своем коне. Если не считать погоду и местность, здесь все оставалось неизменным. Но не сегодня.

Даже шедшие за армией люди, чьи шалаши я миновал первыми, не знали покоя. В глаза сразу бросались оставленные без присмотра дети, плескавшиеся в согретых солнцем лужах, тогда как их матери обсуждали что-то, повернувшись спиной к своим чадам. Чуть подальше, где обосновался люд побогаче — торговцы да мастеровые, — ко мне подбежал один из актеров, с которым я был знаком. Когда я натянул поводья, останавливая Орикса, он спросил:

— Багоас, правда ли, что царь поворачивает назад?

— Назад? — в изумлении воззрился я на него. — С чего бы, ведь воды океана всего в нескольких днях пути отсюда. Конечно же, он не собирается поворачивать.

И, только проезжая мимо воинских шатров, я наконец ощутил, что происходит нечто странное.

Разбив лагерь, воины никогда не предаются безделью — слишком много у них насущных забот: починить снаряжение, подлатать обувь да наточить меч; купить что-нибудь из еды или одежды.

Женщины, петушиные бои и игра в кости. Провидцы, жонглеры и люди с танцующими псами — все они слонялись по лагерю, удрученные скверным заработком. Воины не обращали на них внимания. Они вообще ничего не делали, только говорили.

Десяток воинов собрались пошептаться, склонив головы друг к дружке; небольшая толпа слушает разглагольствования одного; двое или трое ожесточенно спорят… И я не расслышал ни единого смешка! Мимо проходили сотники — и одного могли подозвать, словно друга; вослед другому молча хмурились. Некоторые с неприязнью поглядывали даже на меня, будто ожидая, что я побегу доносить на них. Мне же оставалось лишь сожалеть: я не знал, что именно должен донести. И в этот момент в памяти забрезжил просвет, приведший мой рассудок в окончательное смятение, — я вспомнил ту ночь на высоких лугах, в холмах над Экбатаной.

«Нет! — думалось мне. — Все вовсе не так плохо, с Александром не может случиться ничего подобного». Хорошего, однако, мало… Военачальники должны рассказать ему, ибо в моих устах такая весть прозвучала бы дерзостью.

Они стали собираться к полудню, поодиночке или же по двое. Я был прав — в Экбатане все было иначе. Никто не желал Александру худа. Никто не грезил об ином царе. Люди хотели лишь одного: вернуться домой.

Видя это, я посчитал, что Александр воспринял все чересчур легко. Но он всегда прекрасно чувствовал настроение своей армии и знал военачальников; те, что раздували любой пустяк в скандал, никогда не достигали подобного ранга. Он принял новости спокойно, но вполне серьезно. И в конце сказал Птолемею и Пердикке: