в распоряжении нашей экономки, другая, большая – буфетная с выходом на черное крыльцо – вот и весь низ. По широкой массивной лестнице из полированного ясеневого дерева с изящным витым балясником поднимаешься наверх…

Верх – это было царство наше, детей… Средняя большая комната была отведена под “классную”… Здесь стояла наша прежняя рояль… Из двух смежных с классной комнат левую, узкую занимала мадемуазель, а правую, более поместительную – Лена… Коле было устроено спальное помещение в глубине классной… Я со своей старенькой деревянной кроваткой помещалась в одной из комнат, выходивших на север, занимаемой Юлией Андреевной. В соседней комнате жила Дунечка, деля ее с горничной…» (187, с. 188–200)

Но это – столичное богатое купечество, образованное, тянувшееся за дворянством. Купеческие капиталы еще не определяли стиля купеческой жизни. Дело было в ином, и даже очень богатые купцы могли жить не столь стильно. «Обстановка наших комнат очень отличалась от обстановки всех купеческих домов, которые мы знали. Там парадные комнаты – как у нашего дедушки – имели нежилой вид. Да в них по будням никто и не входил, разве прислуга, чтобы смахнуть пыль и полить растения, что стояли на окнах и на полу в огромных деревянных кадках. Тяжелая мебель в чехлах стояла, как прикованная, по стенкам. Шторы на окнах были спущены, чтобы вещи не выгорали от солнца. И все предметы в этих комнатах были громоздки, аляповаты, и, главное, разнокалиберны. Золоченой бронзы огромные подсвечники стояли на картонных подносах, отделанных связанными из шерсти цветами. Рядом цинковая лампа. В стеклянных полосатых вазах восковые цветы. Столы в гостиных были покрыты белыми нитяными салфетками, так же как комоды в спальнях. На этих комодах ставились шкатулки и фотографические карточки в рамках из соломы или раковин. В горках за стеклом громоздились серебряные или золотые вещи: чашки, стаканчики, ложки, золотые пасхальные яйца на пестрых атласных ленточках, букет фарфоровых цветов. Во всех комнатах в красных углах висели огромные иконы с оправленными, но не зажженными лампадками.

Также отличалась и сервировка их столов. У них даже в парадных случаях прекрасные чашки Попова или Гарднера ставились на стол вперемешку с дешевыми чашками, разными по форме и размеру, со стаканами в мельхиоровых подстаканниках, чашками с надписями: «Дарю на память», «В день ангела», «Пей на здоровье». Чайник от другого сервиза, сливочники то стеклянные, то фаянсовые. Молоко часто подавали прямо в глиняном горшке, из которого круглыми деревянными ложками наливали его в чашки. Варенье подавалось в больших сосудах, похожих на суповые миски. Сахарницы то серебряные, то фарфоровые, иногда с отбитой ручкой, без щипцов, сахар клал пальцами в чашки тот, кто разливал чай.

Если на закуску подавали сыр или сливочное масло, то огромным куском во много фунтов, и резали его столовыми ножами толстыми кусками. Ножи и вилки обыкновенно были железные и лежали беспорядочной грудой в середине стола. Салфетки не для всех.

Несколько салфеток лежали на столе, и ими пользовались больше мужчины, чтобы вытирать усы. Остальные вытирали рты и руки носовыми платками. Стаканы и рюмки стояли около бутылок».

У очень богатого купца-обувщика, получившего почетное звание «поставщика двора», городского головы, удостоенного в конце 50-х гг. посещения августейшей семьи, упомянутого выше «дедушки»: «В ожидании обеда мы сидели в диванной. Это была небольшая проходная комнатка без окон между столовой и залой. Она освещалась четырьмя большими окнами столовой. Вдоль ее стен шли узкие жесткие диваны с твердыми, как камень, подушками. На этих диванах никто никогда не сидел, по-моему, а лежать на них уж совсем нельзя было. По стенам над ними висели портреты: митрополита Филарета, акварель под стеклом и несколько портретов маслом, вероятно, каких-нибудь родственников дедушки. Все они были, казалось мне, на одно лицо: румяные лица на черном фоне с как бы вытаращенными, неподвижными глазами (от напряжения, верно), с прилизанными волосами на прямой пробор и в суконных сюртуках. У одного, пожилого, самого важного, на шее висела золотая медаль на красной ленте, такая, какая была у дедушки. Затем ниже много дагерротипов под стеклом, портреты, на которых мы узнавали людей: теток нашей матери, крестную…

Так жили в богатых купеческих семьях, которые мы знали. Жизнь более бедных наших родственников мало чем отличалась от их. Жили они тоже в Замоскворечье, большей частью в маленьких деревянных домах, но собственных, все у них было как у богатых, но невзрачнее и скучнее. Главный интерес – еда, ели хуже, но так же много, пили без конца чай, играли в карты. Девочки не учились и поджидали женихов. Когда мы приезжали к ним… они очень подчеркнуто показывали, что «осчастливлены» нашим посещением, и тон их с нами, даже с детьми был льстивый и заискивающий» (6, с. 30–31, 54, 60).

Особняки и квартиры, подобные жилищу Андреевых или Харузиных – один полюс. А на другом – огромная масса провинциального купечества или более мелких столичных купцов, мало чем отличавшихся от провинциальных. И здесь могли быть хорошо обставленные парадные комнаты с дорогими обоями и роскошной мебелью (положение богатого купца обязывало!), но они были нежилыми и открывались только для приема гостей, а хозяева с детьми и прислугой ютились где-нибудь в полуподвале, цокольном этаже, в мезонине или в задних крохотных комнатушках с низкими потолками и сбродной мебелью.

Весьма небедный фабрикант-текстильщик М. М. Кормилицын в 90-х гг. жил при своей фабрике в с. Вичуга «в большом деревянном доме нелепой постройки, с неуютными проходными комнатами, обставленными старой сбродной мебелью, купленной у разорившихся помещиков. Комнаты были с низкими потолками, парадные – расписанные фантастическими цветами, птицами, фруктами.

Хозяин богател, семья росла, и с этим рос и дом благодаря пристройкам, и из дома образовался какой-то сумбур, с темными коридорами, ступеньками, лесенками, закоулками с лежанками, со спящими на них жирными котами. Когда входишь в парадную дверь, обдавало тебя запахом горячего хлеба, кваса, кислых щей и тому подобного.

Передние углы комнат были увешаны старинными иконами в серебряных ризах, с лампадами; по стенам парадных комнат висели портреты родичей. Окна были обставлены неприхотливыми растениями; на полах лежали чистые половички и коврики» (28, с. 175).

И в доме крупного мучного торговца Баранова из Кинешмы (о его богатстве говорит то, что он внес всем фабрикантам кинешемского округа и во все банки Москвы по 200 тысяч рублей и владел более чем 20 тысячами десятин хорошего леса) гостиная очень похожа на комнаты Кормилицына. «только с запахом вместо печеного хлеба и щей – ладана» (28, с. 191).

Однако же не каждый провинциальный купец жил в подобной мурье. Довольно богатые ярославские купцы Огняновы (чайная торговля и «вымен» денег), жившие патриархальной жизнью, обитали в хорошем двухэтажном доме на