— Папа… — Ее глаза наполнились слезами.

— Ты должна ходить в школу, дорогая… так положено. На твой французский будут делать скидку.

У Мелиссы с носа закапали слезы. Она со стуком бросила нож с вилкой в тарелку, отодвинула стул и выскочила из-за стола. Хлопнула дверь ее спальни, послышались громкие рыдания. Макс вздохнул, отодвинул тарелку со своим ужином. Аппетит у него пропал.

Он счистил с тарелок остатки еды в мусорное ведро и, стоя в дверях кухни, закурил сигарету. Ему вспомнилось, как он звонил в Оксфордшир на номер таксофона в условленное время. Как ни странно, голос Тильды, находившейся за сотни миль от него, не вызвал ожидаемого гнева. И сквозь помехи на линии он расслышал в ее словах недоумение и обиду. Положив трубку, он попытался еще раз убедить Мелиссу вернуться в Англию. Но она — сморщив личико, как это всегда бывало, когда она обижалась, — спросила: «Папа, я тебе совсем не нужна?» И он обнял ее, сказав: «Ну что ты, родная, нужна. Очень».

На улице мороз окаймлял инеем каждую травинку. Мелисса снова ворвалась в его жизнь, думал Макс, заставила его по-новому взглянуть на свое существование, которым до ее приезда он был вполне доволен. А ей, казалось, все не нравилось. Его дом («Жестяная ванна, папа!»), работа («В костюме ты был красивее, папа!») и, конечно, его стряпня («Опять хлеб с сыром!») — все подвергалось критике. Он был вынужден глазами дочери посмотреть на свою жизнь — спартанское, пожалуй даже (эта мысль его ужасала) жалкое, бесцветное холостяцкое бытие.

Он еще не познакомил Мелиссу с Сесиль. Из деликатности Сесиль не показывалась им на глаза всю неделю, пока у Мелиссы длились каникулы, а когда девочка приняла свое неожиданное решение, Макс в спешном порядке написал Сесиль записку, объясняя сложившуюся ситуацию. Он понимал, что сознательно избегает этой проблемы. Смешно, что он вынужден ограничивать свой круг общения из-за двенадцатилетней девочки. Макс решил, что пригласит Сесиль на ужин.

Он бросил окурок на землю, затушил его каблуком и вернулся в дом. Из комнаты Мелиссы все еще доносились всхлипы. Жаль, что она выросла из пеленок, с тоской подумал Макс, и затем, молясь, чтобы Бог послал ему сверхчеловеческое терпение и тактичность, постучал в комнату дочери.

Макс расстарался, готовя ужин. Пошел на рынок, купил утку у морщинистой старушки, слово в слово записал рецепт ее приготовления, который та ему продиктовала. В кондитерской купил tarte aux prunes,[71]а заодно выяснил, что во Франции не продают заварной крем-концентрат. Наложил в корзину дров, растопил камин в гостиной. В Сенте купил набор тарелок и свечи для стола.

Сесиль, в элегантном черном туалете, прибыла ровно в восемь часов. Макс огляделся, ища глазами Мелиссу.

— В ванной, наверно, застряла. Часами может возиться с волосами.

Сесиль улыбнулась.

— Вина?

— С удовольствием, chéri.

Мелисса появилась, когда Сесиль уже ополовинила свой бокал с вином. На ней была ее самая старенькая одежда: дырявый жакет и юбка, из которой она давно выросла — настолько короткая, что видны были ее костлявые коленки. Макс не стал комментировать наряд дочери.

— Мелисса, познакомься: это Сесиль. Помнишь, я говорил тебе, она — моя приятельница. Сесиль, это моя дочь Мелисса.

Мелисса поздоровалась, глядя в пол. В Максе всколыхнулось раздражение, но он стал раскладывать по тарелкам утку.

Они еще не расправились с первым блюдом, а он уже понял, что задумка со званым ужином была ошибкой. На все его и Сесиль попытки втянуть ее в разговор Мелисса отвечала односложно. Она постоянно кривила губы, на глаза ей падала отросшая челка. На этот раз стряпню его она не критиковала, но лишь потому, что не была расположена к общению.

После Мелисса демонстративно удалилась наверх спать, а Макс налил себе и Сесиль бренди.

— Извини.

— За что, chéri?

— Она была с тобой невежлива.

Сесиль улыбнулась.

— Макс, ей тринадцать лет.

Он сел подле Сесиль, одной рукой обнял ее за плечи.

— И это оправдывает ее поведение?

— Во мне она видит соперницу. Врага.

— Я же объяснил ей, что мы с тобой просто друзья, — сердито произнес Макс. — Не более того.

Сесиль взяла свой бокал с бренди. На него она не смотрела.

— И тем не менее, Макс. Мелисса любит вас обоих — и тебя, и свою мать. В любой другой женщине она видит разлучницу.

— У меня ничего не получается, Сесиль, — удрученно сказал Макс. — Что бы я ни сделал, ей все не так. Я все время жду, что она скажет: все, с меня хватит. И уедет домой.

— А ты этого хочешь?

— Нет. Конечно, нет, — не сразу ответил Макс. — Она доводит меня до отчаяния, но… — Он даже подумать не мог, что дочь так сильно его любит. Ее решение остаться с ним вызвало в нем бурю противоречивых эмоций, но он был польщен и тронут тем, что она выбрала его.

Сесиль коснулась его руки.

— Не хочешь рассказать об этом?

— О чем?

— Макс. — Сесиль смотрела на него так, будто это она была на пятнадцать лет старше него, а совсем не наоборот. — Мелисса любит тебя, — начала терпеливо объяснять Сесиль, — иначе она не была бы здесь. И свою мать любит, иначе не вела бы себя так. Значит, вам с женой — Матильдой, да? — нужно снова сойтись. Это самый простой выход из создавшегося положения.

Макс покачал головой.

— Это исключено.

— Почему?

Он никогда еще не произносил это вслух. И сейчас буквально выдавил из себя мерзкие слова:

— Тильда была мне неверна.

— Во время войны?

— После. Хотя парня этого любила давно.

Сесиль помолчала с минуту, потом спросила:

— И твоя жена до сих пор с ним?

— Нет. — Макс встал, подбросил в камин еще одно полено. — Это у них было только раз… А потом он уехал. Оставил жену, ребенка и исчез в неизвестном направлении…

«В этом весь Дара Канаван, — думал Макс, — бросил на произвол судьбы беременную, умирающую жену. И Тильда тоже хороша: взяла на воспитание дочь этого негодяя. Абсолютно в ее духе. А потом вдруг — бах! — собралась и покинула Саутэм, нанялась домработницей к незнакомому человеку». При мысли о новом месте работы Тильды Макс испытал неловкость. Судя по рассказам Мелиссы, это был тяжкий труд. Он убеждал себя, что Тильда, как обычно, делала то, что хотела, но его почему-то терзало смутное чувство вины.

— Только один раз?.. — переспросила Сесиль.

Он глянул на нее.

— Раз… два… пятьдесят… Разве это важно? Главное — она нарушила клятву верности.