Разобравшись с составом и дислокацией финской авиации и подразделений немецкой авиации, базировавшихся на территории Финляндии, перейдем теперь ко второму вопросу – какие боевые действия против Советского Союза эта авиационная группировка провела в течение 22–24 июня 1941 года? Прежде чем приступить к рассмотрению немногих доступных документов и ставших известными фактов, необходимо все же сделать одно замечание общего порядка.

Переход от мирной жизни (даже если эта жизнь и протекала в виде службы в армии или на флоте) к войне, к непрерывной и ежесекундной угрозе потерять жизнь, здоровье, доброе имя (в случае невыполнения поставленной боевой задачи) является сильнейшим стрессом. Слово это («стресс») было тогда не в моде, зато сам неизбежный стресс и неизбежно вызванные им ошибки, неразбериха, порой – паника, были многократно усилены загадочными предвоенными «играми Сталина». Смысл этих «игр» и по сей день вызывает ожесточенные споры историков. Еще менее он был понятен современникам событий, старшим командирам Красной Армии и флота, от которых требовали «встретить возможный внезапный удар», но при этом «тщательно маскировать повышение боевой готовности» и «не поддаваться на провокации» (121, стр. 424).

Читателю, достаточно знакомому с отечественной мемуарной литературой и исторической публицистикой, должна быть известна широко распространенная легенда «про адмирала Кузнецова и Севастополь». Краткое содержание легенды: нарком ВМФ Н.Г.Кузнецов «не побоялся нарушить запрет Сталина» и отдал судьбоносный приказ о приведении флота в «боевую готовность», в результате чего первый налет немецкой авиации на Севастополь был успешно отбит, причем с большими потерями для агрессора.

При чуть более подробном рассмотрении фактической стороны дела выявляются следующие подробности.

Директива наркома ВМФ, отправленная в 1:50 22 июня командованию флотов, практически дословно повторяла аналогичную Директиву № 1, отправленную командованию военных округов за подписью наркома обороны Тимошенко, и включала в себя все приведенные выше двусмысленные указания. В главной базе Черноморского флота события развивались следующим образом. В 2:15 22 июня штаб ПВО Черноморского флота отдал приказ о введении режима светомаскировки в Севастополе. Для полной гарантии централизованно отключили «главный рубильник» энергоснабжения города. Севастополь погрузился в кромешную тьму южной летней ночи, в которой ослепительно сияли огни двух маяков: Инкерманского и Херсонесского. Проводная связь с ними оказалась прервана (предположительно – диверсантами). Посыльный из штаба до Инкерманского маяка так и не добрался, и маяк, дальность видимости которого составляла 24 морские мили, продолжал гореть, демаскируя город и порт.

В 2:35 22 июня радиолокационная станция РУС‑1 на мысе Тарханкут обнаружила воздушную цель, идущую с запада. В 3:05 звукопеленгаторные станции зафиксировали шум авиационных моторов на удалении 20 км от Севастополя. Техника работала безупречно. Сложнее было с людьми. Командиры всех рангов начали лихорадочно выяснять, на кого можно переложить ответственность за принятие решения об открытии огня. Командующий ЧФ вице-адмирал Октябрьский зачем-то начал звонить в Москву, начальнику Генерального штаба Жукову, хотя флот Жукову никак не подчинялся. Жуков, уклонившись от какого-либо конкретного указания, посоветовал «доложить наркому ВМФ». Оперативный дежурный по штабу флота (им в ту ночь был флагманский химик ЧФ капитан 2-го ранга Н.Т. Рыбалко) получил в свою очередь от адмирала Октябрьского следующее наставление: «Имейте в виду, что, если в воздухе есть хоть один наш самолет, Вы завтра будете расстреляны». Если верить воспоминаниям самого Н.Т. Рыбалко, он и начальник штаба флота контр-адмирал И.Д. Елисеев приняли все же решение открыть огонь по неизвестным самолетам. После чего между Рыбалко и командующим ПВО флота полковником И.С.Жилиным произошел следующий разговор:

«…Немедленно звоню полковнику Жилину, передаю приказание открыть огонь. Полковник Жилин ответил: «Имейте в виду, что вы несете полную ответственность за это приказание. Я его записываю в журнал боевых действий». Повторяю приказ тов. Жилину и говорю: «Записывайте куда хотите, свою ответственность я понимаю, но открывайте огонь по самолетам». На этом разговор с ним окончился…»

Правда, сам Жилин в своих воспоминаниях пишет, что ни от начальника штаба флота, ни от начальника штаба ВВС Черноморского флота полковника Калмыкова он не смог добиться никаких конкретных указаний, и сам на свой страх и риск приказал командирам частей ПВО «все самолеты, которые появятся в районе Севастополя, считать вражескими, освещать прожекторами и открывать по ним огонь». Даже если такой приказ на самом деле был отдан, выполнялся он плохо. Первый бомбардировщик появился над Севастополем в 3:13 22 июня. Он был обнаружен и освещен прожекторами, но в тот же момент поступил приказ выключить прожектора и не открывать огонь. Начальник штаба 61-го зенитно-артиллерийского полка И.К. Семёнов объяснял это приказом, поступившим из штаба ПВО флота, но Жилин ссылается на нечеткие действия самого командира полка. Как бы то ни было, первый «Хейнкель»-111 сбросил две тяжелые магнитные мины в воды Севастопольской бухты и безнаказанно улетел.

Всего в первом налете на главную базу ЧФ в Севастополе приняло участие 4 (четыре) немецких бомбардировщика «Хейнкель»-111 из состава базировавшейся в Румынии авиагруппы KG‑27. Самолеты выходили на цель по одному, с большими временными интервалами (15–25 минут) и сбрасывали донные магнитные мины на парашютах. Всего было сброшено 8 мин. Эти мины (точнее говоря, их парашюты) вызвали дополнительную панику в штабе Черноморского флота, где решили, что противник выбрасывает воздушный десант с целью захватить штаб флота. Из находящихся в помещении штаба командиров спешно создавали отряд, которому поручено было занять круговую оборону…

Второй, третий и четвертый «Хейнкель» были обстреляны зенитной артиллерией ПВО Севастополя. Всего было выпущено 2150 снарядов (в среднем – 500 на один вражеский самолет). Кроме того, по немецким бомбардировщикам вела огонь зенитная артиллерия кораблей. Ни один самолет сбить не удалось, но точность сброса мин под огнем советских зениток резко снизилась. Лишь одна мина из шести попала в бухту, три мины взорвались на суше, а две упали на мелководье и автоматически подорвались. Запись в Журнале боевых действий и свидетельства многих участников событий говорят о том, что четвертый бомбардировщик в 4:10 был сбит и упал в море, однако, судя по немецким документам, группа «KG‑27» вообще не имела безвозвратных потерь в тот день (в отличие, например, от «KG‑55», которая 22 июня безвозвратно потеряла в небе над Западной Украиной 11 самолетов «Не‑111») (245).

Таковы были реальные события раннего утра 22 июня 1941 г. в Севастополе. Газета «Красный Крым» в статье под названием «Так это было» описала их 24 июня 1941 г. следующим образом:

«…Многочисленные перекрещивающиеся лучи прожекторов продолжали упорно обыскивать закрытое зловещими тучами небо. И когда на мгновение разорвался толстый слой облаков, лучи прожекторов настигли в образовавшихся просветах разбойничьи машины. Понапрасну барахтаясь, бросаясь из стороны в сторону, пытались стервятники снова спрятаться за густой облачностью, под покров темной ночи. Меткий артиллерийский огонь наших батарей направлялся прямо в цель… Враг безуспешно пытался скрыться за облаками, меткий огонь настигал его всюду.