Тщетные надежды, и на долгие годы. Му’авия (41–60 = 661–680), признанный ныне повсеместно без сопротивления халифом, умел твердо и мудро ограждать свое владычество. Основным его правилом было: все делать, что было в силах, для своих друзей, по отношению же к неприятелям, если только была возможность, добродушно привлекать их на свою сторону или же беспощадно и всеми возможными средствами бороться с ними до полного их истребления. Он был представителем классической методы управления, приемы которой характеризуются словами: «милость либо плеть». При известных обстоятельствах такой образ действия давал самые прекрасные результаты и на Западе, а на Востоке, судя по бывшим примерам, он был единственно действенным. Прежде всего, по возможности старался он перекинуть всякому, кто только в этом ощущал потребность, золотой мостик. Двоюродному брату Алия и давнишнему, хотя под конец и разошедшемуся с ним другу, ибн Аббасу оставлены были беспрекословно значительные государственные суммы, которые тот незадолго до смерти Алия позаботился присвоить себе. Стоявшему в стороне со времени умерщвления Османа Мугире ибн Шу’бе вручено было наместничество в Куфе. Даже наместника Алия в Фарсе, Зияда новый халиф успел переманить на свою сторону. Вначале тот отказался бьшо признать власть нового правителя и даже при помощи хариджитов возбудил через своих сыновей восстание в Басре: но полководец Му’авии, Буср ибн Арта, усмирил бунтовщиков и взял в плен сыновей Зияда. Мудрый халиф воспользовался этим обстоятельством, чтобы подействовать на упрямца: он не дозволил Буеру казнить их и возложил на Мугиру в 42 г. (662) поручение переговорить лично с их отцом и попытаться разными уступками привлечь его на свою сторону. Мугира издавна был в дружеских отношениях с Зиядом. Еще в 17 г. (638) при Омаре он избавил Зияда от тяжкого наказания по поводу одного очень неприятного скандального процесса, дав в пользу его уклончивое показание. Оба они не отличались высокой нравственностью, но зато почитались всеми за людей тонких и замечательно способных администраторов. Мугира приехал к нему для личных переговоров в Фарс, а затем Зияд отправился в Дамаск. Не особенно нравилась Му’авии манера наместника Алия, с какой он распоряжался государственной кассой, но теперь он утвердил без спора все счеты, ему представленные, и даже милостиво произнес: «ты самый надежный из всех моих наместников».

О чем, собственно, велась беседа между хитрым халифом и, пожалуй, еще более лукавым Зиядом — осталось неизвестным, но легко бьшо уразуметь ее содержание по следовавшим затем событиям. В 45 г. (665) сверх Фарса Зияд управлял Басрой, персидскими восточными провинциями и аравийским берегом Персидского залива: в 50 г. (670) поручено бьшо ему заведывание Куфой, т. е. высшее управление всеми областями на восток от Сирийской пустыни. Наконец, в 53 г., наместник смело пишет халифу: «В правой моей руке держу я для тебя Ирак, но левая свободна, дай же и ей работу — ну хоть Хиджаз». И Му’авия нисколько не затруднился даровать ему просимое. Еще более поразительно известие, что уже в 44 г. (664) Зияд признан официально братом Му’авии. Темная вообще история. Мать Зияда, Сумаия, была рабыней — одни говорят, в замужестве за рабом Убейдом, а другие — в сожительстве. Так или иначе, его обыкновенно не называли Зияд Ибн Убейд[235], а Зияд Ибн Сумайя или Зияд Ибн Абихи, т. е. Зияд, сын своего отца[236]. Теперь вдруг нашелся харчевник из Таифа и еще другие, тоже не особенно почтенные люди, показавшие, что отцом его был Абу Суфьян. Во всяком случае, так как он не мог родиться в его доме, то по прямым указаниям Корана ни в каком случае нельзя было допустить признания его сыном Абу Суфьяна. Но Му’авия, ради достолюбезного народа своего ежедневно прочитывавший по главе из священной книги, предстоя по пятницам на молитве в большой мечети в Дамаске, а раз даже в качестве халифа совершивший паломничество в Мекку, сам лично придавал вообще немного значения сути писания; поэтому ему ничего не стоило, наперекор закону, обзавестись новым братцем. Смысл этого необыкновенно позднего признания ни для кого не был таинственным: Му’авия давно уже решился даровать Зияду, в той или другой форме, право на преемство по управлению халифатом или, по крайней мере, на продолжительное соуправление. Но Зияд скончался в 53 г. (673), задолго до смерти Му’авии, и поэтому предполагаемый момент исполнения обещанного не мог наступить. Так что в данном случае излишни все догадки о том, насколько серьезны были намерения халифа и как вообще думал он их осуществить.

Во всяком случае, в 50 г. (670) Му’авия предоставил так называемому братцу своему всю восточную половину государства в полное, независимое управление, после того как незадолго перед тем тот зарекомендовал себя в качестве администратора Басры самым блестящим образом. Должность эта, несомненно, была самая трудная во всем государстве. Многочисленные приверженцы Алия в Куфе не были опасны, пока Хасан, официальный глава семьи пророка, жил в мире с правительством. В Басре же было совсем не то. Весь южный Ирак и Хузистан кишмя кишели хариджитами; для них Му’авия, благодаря своим решительно мирским воззрениям, был, понятно, далеко невыносимей, чем прежде Алии. Оба первые наместника, правившие в Басре с 41 по 45 (май 661 — март 665), не сумели подавить мятежного духа. Хотя каждое отдельное восстание пуритан было укрощаемо, но они беспрерывно возобновлялись и угрожали, особенно в 43 г. (663), широко разлиться. Прибыв в Басру в 45 г. (665), Зияд порешил сразу принять крутые меры. Рядом строжайших приказов, для наблюдения за исполнением которых создан был отдельный отряд из 4000 полицейских солдат, вскоре восстановлено было общественное спокойствие в самом городе, обуреваемом доселе смутами и беспорядками. В первый раз свободолюбивого араба сковывали ограничительными мерами; отдан был приказ — никому не появляться после солнечного заката на улице под угрозой смертной казни. Зияд проводил свои меры беспощадно; обезглавлен был один бедный бедуин, которому последнее распоряжение было неизвестно; он преспокойно пригнал поздно вечером в город свой скот на убой; никакие оправдания не принимались, ибо имелось в виду восстановить во что бы то ни стало спокойствие всего населения области. Где бы ни появлялся в стране хариджит, его неутомимо преследовали, а сопротивление подавлялось с крайней жестокостью. Конечно, нельзя верить безусловно всему, что передают позднейшие историки о Зияде. Из него сотворили они поистине сатану в человеческом образе: и здесь можно подметить постоянное стремление представлять в возможно неблагоприятном свете все, что делалось при Омейядах ради их пользы, всякого же восстававшего против их владычества — прославлять в образе ни в чем не повинного мученика. И в самом деле, может ли существовать правление, которое терпело бы открытое заявление убеждений, клонящихся к ниспровержению прочного государственного порядка. Если же средства, которыми пользовался Зияд, — попросту сказать, неизменно употребляемая им мера обезглавления применялась им доселе в необычайных размерах, то главной причиной, в конце концов, было то, что с гибелью Алия и победой мирской партии стало уже немыслимо патриархальное управление первых халифов. Одно из двух главных течений должно было отныне главенствовать, другое — добровольно подчиниться или же подвергнуться беспощадному гонению. В то время как Му’авия продолжал среди своих сирийцев вести старинную милостиво дружелюбную политику обхождения со старейшинами своих испытанных верных, там, где приверженцы Омейядов оказывались в меньшинстве, добровольное повиновение правоверных мусульман по необходимости заменялось принужденным подчинением их светской власти государственного управления. Образцы подходящих к этому приемов Зияд имел случай позаимствовать у персов, в бытность свою наместником Фарса. Арабские писатели напирают особенно на то, что он был первый, перед которым выступили телохранители, вооруженные копьями и жезлами, а кругом двигалась толпа придворной стражи: это было начало подражания порядкам, существовавшим при старинных азиатских деспотах; к ним слишком привыкли в персидских исконных провинциях, они не выходили отчасти из употребления и после вторжения арабов. В истории слишком часто повторяется подобное явление: мало цивилизованные покорители неизменно приспособляются к высшей культуре покоренных и постепенно перенимают как преимущества, так и теневые стороны ее. И арабы добивались незатрагиваемого никакими смутами партий государственного порядка; они не нашли ничего лучшего, как позаимствовать прямо персидские учреждения, которым принесено было в жертву драгоценнейшее достояние их — свобода. Мы уже ознакомились достаточно с порядками среди бедуинов, а среди населения Басры и Куфы самочувствие независимого воина поднялось еще выше. Не остается поэтому ни малейшего сомнения, что проведение здесь, так сказать, внешнего государственного порядка, построенного не на историческом преемстве, обоснованного лишь политической необходимостью, заимствованного притом извне, могло осуществиться только благодаря применению беспощадной строгости управления. Само собой разумеется, ввиду внезапного возникновения такого последовательного государственного принуждения озлобление иракцев возросло до такой высокой степени, что ежеминутно угрожало при первом удобном случае опасным взрывом. Но жаловаться на это едва ли могли люди, со времен еще Омара доказывавшие почти ежедневно, что не желают повиноваться патриархальному правлению. Всем им начинало даже казаться, руководствуясь довольно неосновательными рассуждениями, что сам Алий будто бы пожелал их подчинения сирийскому владычеству: зачем же не сумел он ввести между ними строгую дисциплину? Поэтому, если все позднейшие известия переполнены разного рода ужасными рассказами, посвященными описанию отвратительных образчиков жестокости и кровожадности Зияда, нам следует придерживаться одного значения этого управления, о чем не умалчивают одновременно и эти самые историки. При нем первом, повествуют они, окрепла правительственная власть, владычество Му’авии распространилось твердо. Он понуждал народ к повиновению, усердно наказывая и обнажая меч: хватали по малейшему недоверию, наказывали по подозрению. Во все время его управления люди боялись его, как огня, пока не дошло до того, что везде воцарилось спокойствие. Случись мужчине либо женщине утерять что-нибудь, никто не осмеливался дотронуться до вещи, пока не придет владелец и не подымет ее. Жившие отдельно женщины могли проводить ночь покойно, не запирая дверей. Сам он, как рассказывают, впоследствии говаривал: «Если кто потеряет веревку по дороге отсюда в Хорасан, моих ушей не минет, кто ее поднял». Был это человек порядка во что бы то ни стало: однажды оба начальника его полицейского отряда, предшествовавшие ему с копьями, стали в шутку задирать друг друга. Он увидел и приказал одному из них сдать оружие, а другого уволил в отставку. В 50 г. (670), когда вся иракская область перешла в его управление, столица перенесена была в Куфу. Вслед за своим прибытием, собрал он, как рассказывают, общину в мечеть: так делали обыкновенно в подобных случаях. Наместник взошел на кафедру и после обычных славословий, обращенных к Богу, произнес следующее: «Вот что приходило мне в голову в бытность мою в Басре. Я предполагал явиться посреди вас окруженный 2000 басрийских полицейских солдат. Но потом я раздумал. Ведь вы — народ степенный, давно уже все непристойное устранено нынешним благоустройством. Вот и прибыл я к вам с одними моими домочадцами. Мне остается возблагодарить Господа за то, что он меня возвысил в то время, когда люди хотели меня устранить, и сохранил тогда, когда меня хотели покинуть». В подобном же духе продолжал он свою проповедь до конца. Некоторые недовольные стали швырять каменьями в кафедру. Он преспокойно уселся, выжидал терпеливо, когда перестанут. Потом подозвал некоторых из своих приближенных и приказал им никого не выпускать из ворот мечети. Обратясь затем к общине, возвестил громовым голосом: «Слушайте меня, беритесь во время молитвы за руку соседа. Помните, никто не посмеет ответить мне: не знаю, кто был мой сосед». И продолжалось общее моление. По окончании поставлено было для Зияда кресло у врат мечети; к нему подходили одни за другими рядами по четыре человека. Они должны были поклясться Аллахом, что никто из них не бросал каменьями. Кто поступал так, мог уходить спокойно, кто же не соглашался на клятву — того связывали и отводили в сторонку, пока не набралось их человек 30: тут же на месте он приказал отрубить им руки. «Клянусь Господом, — добавляет очевидец, сообщивший это известие, — нам никогда и в голову не приходило перед ним солгать, а что он сам возвещал, будь это хорошее или дурное, всегда исполнял». По одному этому легко судить, какой цельный человек был этот Зияд; он знал вполне, чего хотел, действовал напролом, а начатое доводил всегда до конца. Как в Басре хариджитов, так теперь и в Куфе он усмирил шиитов. Между тем значительное приращение их возбуждало немалые опасения: вот почему каждого по одному подозрению в тайной приверженности к семье Алия немедленно же хватали. Несчастному предоставлялось на выбор: или проклясть Алия, или же умереть. До нас дошли, однако, весьма обстоятельные данные, что в обеих этих местностях, бывших ареной жесточайших преследований, наместник тогда только принимался за строгость, когда кроткие убеждения не приводили к желаемым результатам. Нам известно, например, что хариджиты с умеренными убеждениями, подчинявшиеся добровольно владычеству Омейядов, всегда были оставляемы им в покое; даже некоторым из них предоставлялись места в управлении. Точно так же несомненно, что он тогда только накинулся на шиитов Куфы, когда они, невзирая на все его предостережения и дружественные напоминания, продолжали на тайных своих собраниях составлять заговоры против существующего порядка вещей.