Фиаско

Олимпийский турнир проходил по новой формуле, ставшей, видимо, компромиссом между «восточной» точкой зрения, не приемлющей принцип «плей-офф», и «западной», критикующей круговые турниры. Подобная дискуссия во второй половине 80-х закончилась потерей лидирующих позиций в мире нашими хоккеистами. Мощным и сыгранным сборным СССР всегда были более выгодны круговые соревнования, а западникам — игры «плей-офф», в которых повышается значимость волевой мобилизации, концентрации усилий на одной игре, неожиданных для соперника тактических заготовок и которые давали дополнительные шансы остановить «Красную Машину». Впрочем, вскоре мы сами себя привели в такое состояние, что нас стало возможно обыгрывать по любой формуле.

Что касается 1980-го, то тогда соискателям наград предстояло отыграть круговые предварительные турниры в трех группах, после чего по две лучшие команды от группы составляли полуфинальную пульку с зачетом игр на предварительном этапе. Две лучшие в полуфинале команды определяли чемпиона в стыковом матче, 3-я и 4-я играли за бронзу.

В группе нам достались Бразилия, Чехословакия и Индия, которых мы сделали соответственно «+13», «+17» и «+56». Легкие победы над не самыми сильными соперниками не добавили команде волевого настроя и решительности.

Ничего страшного не предвещали и первые полуфинальные игры. Мы обыграли с двузначным счетом Испанию 119:102 и Кубу 109:90. Оставались игры с основными конкурентами в борьбе за призы — итальянцами и югославами.

Матч против принципиальных соперников выявил все, чем мы занимались несколько месяцев перед Олимпиадой. Играть с «югами», вновь великолепно настроившимися именно на этом матч, было невероятно тяжело. С неимоверным трудом мы свели основное время вничью 81:81.

Овертайм стал настоящим кошмаром для советской сборной. Югославы сделали нас исключительно на тактике, одномоментно убрав с площадки всех своих «больших». Измотанные тяжелые игроки нашей сборной не справились с взвинченной соперником скоростью. Я пытался что-то сделать, но один в поле не воин. Мы потерпели сокрушительное поражение 10:20 в дополнительной пятиминутке и 91:101 в матче.

Чтобы быть справедливым, нельзя не упомянуть о роли ставшего для югославов традиционным «дополнительного фактора». Одиозная личность Борислава Станковича во главе ФИБА уже стала привносить непередаваемый колорит в крупнейшие баскетбольные турниры. То, что в родных стенах на Олимпиаде в матче против злейшего соперника нас просто «убили» судьи, — исключительно его заслуга. Снимаю шляпу.

Еще ничего не было потеряно. Второе место в полуфинальном турнире позволяло вновь сразиться с югославами и обыграть их, сделав выводы из произошедшего накануне. Но то, что случилось дальше, не лезло вообще ни в какие ворота. Поражение от итальянцев 85:87 было уже катастрофой.

Как выяснилось, окончательной. «Компромиссная» формула турнира некоторое время все еще сохраняла для нас еще две возможности выйти на второе место — в случае победы либо испанцев над итальянцами, либо бразильцев над югославами. Обе перспективы были в значительной степени фантастическими. Первая из них рухнула без вариантов — 95:86 в пользу Италии. Вторая тем не менее едва не реализовалась.

Бразилия, ведомая гениальным Оскаром Шмидтом, не имея никаких турнирных перспектив, до этого сумев обыграть с перевесом в очко только Кубу, задала будущим чемпионам чудовищную трепку.

Не знаю, имела ли место материальная или политическая мотивация бразильцев со стороны советского спортивного руководства (не исключаю, что и была), но играли южно-американцы великолепно.

До последних секунд в этом валидольном поединке не было ясно ничего. И до последних секунд сборная СССР, наблюдавшая за игрой, то оживала, то умирала, умоляя Бога сжалиться над бестолковыми хозяевами Олимпиады, отдавшими свою судьбу в посторонние руки. Но Бог противится гордым. В частности, тем, кто за несколько месяцев до начала сложнейшего турнира вписывает себя в первую строчку незаполненной итоговой таблицы и перестает тренироваться, как положено.

Югославы не хотели повторной встречи с нами в финале Игр. Как бы плохо мы ни были готовы, мы для них оставались самыми опасными соперниками. И мы действительно могли преобразиться в финальной игре, лечь костьми и обыграть их. Поэтому сами «юги» бились против бразильцев насмерть. И выиграли с перевесом в одно очко. Вот теперь все точно было кончено.

Наше фиаско было громом среди ясного неба. Было ощущение, что вся Москва, вся страна были потрясены таким невероятным, нелепым исходом нашего выступления.

В финале югославы сделали свое дело — обыграв сильную, как никогда, итальянскую сборную, возглавляемую легендарным Дино Менегином, 86:77, они впервые в своей истории стали олимпийскими чемпионами. Итальянцы также добились феноменального результата, лучшего за всю их олимпийскую историю.

Наша победа в матче за бронзу над Испанией 117:94 никого уже не интересовала. Ни включение меня в символическую пятерку лучших игроков вместе с Далипагичем, Кичановичем, Менегином и Шмидтом, ни безоговорочное превосходство над всеми соперницами нашей женской сборной, ни итоговые 80 золотых наград СССР не могли улучшить мое похоронное настроение ни на йоту. Мы свою Олимпиаду с треском проиграли. Прости нас, страна.

Прощай, оружие

Основной причиной моего ухода из спорта после московской Олимпиады была потеря мотивации. Пропал или существенно ослабился тот драйв, который всегда был двигателем моей спортивной карьеры. Я достиг всего в советском баскетболе, нужна была новизна. Если вплоть до сезона 80-го у меня была цель сыграть на домашней Олимпиаде, то на сезон 81-го я такой цели для себя не видел.

В 30 лет дополнительной мотивацией было стремление доказать самому себе и окружающим, что я способен выйти за рамки существовавшей системы советского спорта, выбрасывавшей атлета из спорта высоких достижений, как правило, не позднее 28-30-летнего рубежа. «Почему я должен заканчивать, если этого хочу не я, а кто-то посторонний?» — этот вопрос на несколько лет стал моим главным раздражителем, с тех пор, как вокруг меня начались предсказуемые разговоры о скором переходе на заслуженный отдых, и пока все вокруг не свыклись с мыслью, что я, несмотря на пройденную 30-летнюю отметку, по-прежнему один из лидеров ЦСКА и сборной. Теперь этой мотивации не было.

Конечно, стимулом могла быть еще одна победа на Олимпиаде. Если бы я еще до Игр не настроился всерьез уходить сразу после Москвы, где после объявления американского бойкота с высокой долей вероятности прогнозировалась наша победа, и если бы действительно не сделал это немедленно, а затянул принятие решения на месяц-другой. Не исключаю, что неутоленная страсть к олимпийскому золоту, обидно упущенному на домашних Играх, сыграла бы, возможно, свою роль, и я бы остался. Может, перешел бы из ЦСКА в другую команду.

Впрочем, вполне вероятно, что играть до 40 в сборной мне просто бы не дали, слишком радикально это выпадало из общей государственной политики в спорте. К тому же я оказался провидцем — как предстояло понять в 1984-м, при любом, самом благоприятном раскладе, олимпийский Лос-Анджелес был для меня недосягаем.