– Так что же за дело-то у тебя? Расскажи!

– О нём не расскажешь. Такое вот, брат, дельце. То есть можно, конечно, рассказать, но долго придётся рассказывать. Ты слушать устанешь.

– А покороче нельзя?

– Нет, нельзя. Покороче не выйдет. Очень уж оно замысловатое.

– Так ты что – руками шевелишь или мозгами?

– В основном мозгами. Но и руками немножко.

– А на дело твоё глядеть надо или следует его слушать? Может быть, его щупать приходится? Или его надо читать?

– Лучше всего его, наверное, читать. Но можно его и слушать. Это уж кому как понравится.

– И думать надо, небось, когда читаешь или слушаешь?

– Да. Думать при этом необходимо.

– Философия это, что ли, какая? Как у Артура?

– Есть там и философия. Но и ещё много всего. Всякой всячины. Заковыристое, в общем, дело.

– Так ты, Д., значит, мыслитель?

– Отчасти да. Но не только мыслитель.

– А кто же ты ещё?

– Опять-таки сразу не скажешь. Я даже и сам толком не знаю, кто я ещё. Но то, что ещё кто-то, – это несомненно.

– Темнишь ты, Фёдор Михалыч! Ну коли не хочешь, не говори. Я не обижусь. Только ты уж делай своё дело как следует, не халтурь.

– Я и делаю его как следует. Зачем же халтурить, если это дело для себя. Оно меня возвышает, оно наполняет мою жизнь духовностью.

– Значит, ты пишешь о Боге?

– Нет, не о Боге. Впрочем, и о Боге тоже. Хотя, как мне кажется, он отсутствует в мире. Мир существует сам по себе, без Бога. Или так: существует мир, и рядом где-то существует Бог. Он наблюдает, что творится в мире, и ни во что не вмешивается. Он чего-то ждёт. Затаился до поры до времени. А может быть, он никогда не вмешивается в мирские дела. Начхать ему на них.

– Верно, Д! Ну и гигант же ты, Д! Всё сечёшь! В самую точку попал! В самую суть врубился! На фига ему с нами, говнюками, возиться! Чего мы тут только у него на глазах не вытворяем! Как мы только не выдрючиваемся! И ещё недовольны! И ещё жалуемся! Страдальцы, мол! Мученики!

Выпили по последней. Колбаса была съедена. Сельдь иваси тоже.

– А чайку? С пряниками ванильными? – сказал пьяненький, но отнюдь не надравшийся Гоша.

– Спасибо. В следующий раз! – ответил Д. и взглянул на картинку из календаря. Японочка стояла на своём месте. В том же кимоно. С той же причёской. С тем же гребнем в волосах и с тем же цветком лотоса. И улыбалась она всё так же ласково.

– Вот, видишь, погуляла и вернулась! – сказал довольный Гоша. – А ты боялся! Никуда она не денется! Не боись! Я тоже сначала побаивался – вдруг уйдёт? Где её тогда искать? В Японию, что ли, ехать? А потом ясно мне стало – нет, не смоется. И теперь я ей вполне доверяю.

Комментарий

Похоже, что Д. и Гоша стали друзьями. На первый взгляд странно – вовсе же разные люди. Но со второго или с третьего взгляда становится заметным в них нечто общее. Во всяком случае, они друг другу нравятся, и есть им о чём поговорить, есть что друг другу рассказать. Вероятно потому, что оба остались без жён по причине своих неумеренных увлечений. Гоша увлёкся выпивкой, а Д. – своим таинственным делом. Но это как посмотреть. Если постараться, если не лениться, то можно, наверное, отыскать такую точку зрения, с которой и это мало уважаемое занятие покажется не лишённым смысла и значительности.

Судьба Гошина, разумеется, плачевна. И не боясь преувеличения, можно сказать, что она действительно подтверждает философскую концепцию великого пессимиста. Размышляя о Гошиной несчастной жизни, можно разувериться во всём и помрачнеть до крайности. Во всяком случае, к веселью эти размышления не располагают. Остаётся только надеяться, что счастье снова навестит когда-нибудь Гошину комнатушку и на сей раз он его не упустит.

Самое странное в этом эпизоде – поведение японки из календаря. Куда она удалялась и зачем? Если причина была столь проста и естественна, как предположил Гоша, то это, конечно, успокаивает. А если причина была совсем другая?

«Надо почитать что-нибудь о конце света, – решил Д., – есть же, небось, какая-нибудь литература, какие-нибудь размышления и рассуждения по этому поводу, есть, наверное, какая-нибудь философия, к этому относящаяся. Давно ведь уже человечество боится светопреставления, давно уж оно содрогается при мысли о грядущем кошмаре».

И Д. отправился в самую большую, Главную библиотеку, запасшись необходимыми документами (без документов в Главную не пускают).

Отворив массивную, резную, дубовую старинную дверь, Д. вошёл в вестибюль, который, как выяснилось, был и гардеробом. В вестибюле-гардеробе было многолюдно. Кто раздевался, кто одевался, кто стоял в очереди, кто просто чего-то ждал. У высокого и тоже старинного трюмо прихорашивались женщины. Делали они это усердно, не спеша и с явным удовольствием. Видимо, посещение библиотеки было весьма существенным событием в их женской таинственной жизни.

Д. занял очередь на вешалку и стал медленно подвигаться к прилавку, прижимая к груди своей скромненький серенький плащик.

Перед Д. стоял высокий и очень плечистый человек. Одно плечо у человека нервно подёргивалось. «Контуженый, что ли?» – подумал Д. Но тут же вспомнил, что война окончилась сорок лет тому назад и все контуженные уже старики. Человек же явно не был старцем.

Тут плечистый повернул голову. Лицо у него было интеллигентное, умное, усталое и нездоровое. «Наверное, он устал от чрезмерной интеллигентности, – подумал Д. – Наверное, и плечо у него от этого дёргается. Ему надо бы отдохнуть от книг и от науки, а он вот опять в библиотеку притащился, несчастный».

Раздевшись и причесавшись, Д. направился вглубь библиотеки, но тут же был остановлен пожилой женщиной, сидевшей за столом около узкого прохода.

– Пропуск! – сказала она.

– У меня его ещё нет, – ответил Д.

– Тогда паспорт!

Д. предъявил паспорт.

Женщина что-то записала на бумажке и после объяснила Д., где можно оформить пропуск.

Д. долго шёл по длинному, неширокому коридору, с двух сторон обставленному шкафами. За стёклами шкафов стояли книги. В некоторых шкафах были выставлены фотографии, репродукции и изречения мудрецов. Шкафы были старыми, хотя и сделаны были из хорошего, дорогого дерева. Пол коридора тоже был старым: паркет скрипел и прогибался под ногами. Потолок был серым – видимо, его давно уже не белили. Вообще библиотека выглядела внутри довольно ветхой и заброшенной, хотя снаружи она производила импозантное впечатление. В одном из шкафов были выставлены фотографии известного актёра. Многие из них показались Д. неизвестными. Минут пять он стоял и разглядывал их с интересом, и после пошагал дальше по этому бесконечному, унылому и плохо освещённому коридору. Кое-где виднелись двери, столь же старые, как и шкафы. На дверях висели плакаты, к библиотечным делам отношения не имевшие. Но Д. знал, что ему следует добраться до самого конца коридора, и поэтому спокойно проходил мимо этих заманчивых дверей. Навстречу ему шли люди, мужчины и женщины. Лица у них были такими же усталыми и болезненными, как у того плечистого в гардеробе. «Да, конечно, – думал Д., – учёность не способствует здоровью и жизнерадостности. Пыльные книги, запах старой бумаги, неподвижное многочасовое сидение за столом…»