— Амулет похолодел.

Человек вытянул эльфа наверх, и они притаились на краю скалы. Лежа на животе, друзья всматривались во тьму на дне ущелья.

Послышался приближающийся стук копыт, и вскоре из-за поворота появился всадник в черном плаще, с острым копьем в руке. Лицо его было мертвенно-бледным, а волосы — темны как ночь. На поясе у него болталась кривая сабля. Шлема у всадника не было, но зато шею его защищало нечто вроде ошейника с шипами, будто предохраняя своего хозяина от отсечения головы.

Скакун его отдаленно напоминал лошадь, но только отдаленно. Это было лишенное шерсти создание с раздвоенными копытами и змееподобным голым хвостом. Когда всадник подъехал ближе, до друзей донесся зловонный запах. Внезапно животное завизжало, остановилось и потянуло ноздрями воздух. Всадник хищно огляделся вокруг и прокричал что-то на гортанном слукском языке.

Араван и Урус отползли подальше от края, и эльф покрепче зажал в руке амулет.

Через несколько мгновений, показавшихся друзьям бесконечно долгими, до их слуха донеслась команда всадника, и, судя по топоту копыт, он уехал в ту сторону, где было расположено логово Стоука. Когда все стихло, Араван прошептал:

— Гхулка на коне Хель!

Урус обернулся на лошадей, которые испуганно храпели и топтались на месте. Однако, когда запах всадника на коне Хель совсем рассеялся, лошади успокоились.

Урус повернулся к Аравану:

— Как ты думаешь, конь Хель остановился, потому что почуял нас?

Эльф покачал головой:

— Нет, я думаю, он ощутил волны, исходящие от амулета. Но то, что здесь обретаются гхулки и кони Хель, — плохой знак. Я думал, все они были истреблены еще во времена Зимней войны.

Урус проворчал:

— Я мало знаю о Зимней войне, но гуулы — страшные враги, это мне известно. Их можно сразить лишь серебряным оружием.

Араван кивнул:

— Серебром или деревом, если вонзить его чудищу прямо в сердце. Их также можно обезглавить, расчленить, сжечь на костре. Не выносят гхулки и дневного света.

Урус встал:

— Если Стоук стягивает к себе таких союзников, нам нелегко придется.

Эльф снова кивнул:

— Не забывай также о конях Хель, которые и сами по себе представляют опасность, а также о рюкках, хлоках, валгах и, возможно, даже троллях.

Урус потемнел лицом.

— Орки, — пробормотал он.

Когда Араван сорвал последний, двенадцатый, лепесток, до восхода луны оставался еще целый час, и Урус предложил поскорее вернуться в пещеру и начать лечение этой же ночью.

Несмотря на то что ехать было трудно и друзья не могли гнать лошадей, что было бы слишком рискованно, они довольно быстро преодолели три мили. Риата очень обрадовалась их удаче и быстро развела огонь. Не успел Урус отвести лошадей к пруду, как вода уже закипела.

Риата сняла чайник с костра и кинула туда лепесток ночной розы, а вслед за ним — лист гвинтима. Вдохнув аромат никтородона, который не спешил смешиваться с запахом гвинтима, эльфийка прошептала:

— Лилия, горный лавр и роза — всё вместе.

Араван между тем снял с шеи амулет и, опустив его в воду на веревочке, принялся неторопливо помешивать.

Риата бросила в кипяток еще один лепесток ночной розы и лист гвинтима.

Теперь им ничего не оставалось, как сидеть, ждать и волноваться. Араван не переставал помешивать настой синим камнем.

Наконец Риата не выдержала:

— До восхода лупы остается не больше четверти часа.

Араван, который, как и все эльфы, знал положение солнца, луны и звезд, кивнул.

Урус, заканчивавший расчесывать и чистить лошадей, подошел и сел рядом.

Через некоторое время эльф наклонился к чайнику и втянул носом аромат:

— Мне кажется, что запахи ночной розы и гвингима уже не различить: они слились в один.

Риата понюхала настой и сказала:

— Да, я думаю, лекарство готово.

Налив две полные чашки, эльфы склонились над варорцами. Хотя до восхода луны оставались считанные минуты, они не спешили и аккуратно влили настой во рты малышей — все до капли. Риата закончила первой, а через несколько мгновений и Араван напоил Фэрил и с облегчением вздохнул.

В тот же миг над верхушками деревьев показалась луна.

— Вовремя, — прошептал эльф.

Его голос заглушили душераздирающие крики варорцев.

Следующие три ночи показались друзьям кошмарным сном. Риата, Урус и Араван поочередно несли вахту у постели больных, а свободные от тяжкой обязанности уходили из пещеры, не в силах выносить мучения несчастных.

Варорцы потеряли голоса в первую же ночь и теперь лишь беззвучно корчились в судорогах. Риата баюкала их по очереди и, не в состоянии сдержать слезы, роняла их на бледные лица ваэрлингов. На вторую ночь лечения Гвилли и Фэрил открыли глаза и обезумевшими взглядами принялись озираться вокруг, а на третью ночь, когда Риата начала поить Гвилли, он чуть не выбил чашку из ее рук и охрипшим страшным голосом прошептал:

— Зачем ты делаешь мне больно?

Теперь варорцев приходилось держать. Они целыми днями метались по простыням, которые жгли их тела, как и все, что прикасалось к коже. Урус предложил для облегчения страданий друзей обливать их водой, но ваэрлингам стало только хуже, и пришлось от этой затеи отказаться.

Урус, Риата и Араван при виде страданий друзей тоже неизмеримо страдали, а эльф, потрясая в воздухе кулаками, кричал:

— Эмир! Ублюдок! Ты дорого заплатишь за их мучения!

На четвертый день свистящее дыхание варорцев стало тише, а потом и вовсе почти прекратилось. Риата тревожно припала ухом к груди малышей, и беспокойство ее только усилилось.

— О Адон, они еле дышат!

Араван взглянул на дерево:

— Нимуэ предупреждала, что это средство либо излечит, либо убьет.

Друзья замолчали, и слышно стало, как стекает в пруд вода.

— Идите спать, — сказал Араван. — Я посижу с ними.

Урус и Риата настолько устали, что у них не было сил спорить.

За три часа до рассвета по телу Фэрил пробежала дрожь. Она медленно повернулась в сторону Аравана. Дамна попыталась что-то сказать, но язык ее не слушался, и голос пропал.

Эльф склонился над ней, пощупал пульс — и облегченно вздохнул, затем со слезами на глазах прижал малышку к себе и поцеловал в лоб.

Фэрил снова попыталась что-то сказать, и Араван, угадав ее желание, протянул дамне чашку с водой и кусочек хлеба. Ваэрлинга сделала несколько глотков, откусила немного хлеба и, утомленная, заснула.