– Ваше величество, три дня назад на ночном бивуаке я стал невольным свидетелем спора пана ротмистра Голковского и полковника рейтаров барона Фаренсберга. Барон доказывал, что тактика действий конницы в бою должна быть рациональной и основываться на преимуществах залпового пистольного огня. Пан Анджей горячо ему возражал, отзываясь с пренебрежением о кавалеристах, не вынимающих сабель из ножен. Он апеллировал к идеалам рыцарства, утверждая, что высокий дух благородных поединков и турниров может сохраниться лишь в сражении на клинках.

На лице пана Голковского промелькнуло выражение досады, он гордо вскинул голову, и хотел было возразить великому коронному гетману пану Завойскому, несмотря на всю их разницу в чине и положении. Однако король поднял руку, предупреждая готовую вспыхнуть перебранку, и произнес примирительно:

– Ясновельможные паны! Высокие идеалы рыцарства – это именно то, с чем мы явились в сию дикую страну, изнывающую под гнетом тирана. Мы освободим несчастных русских от их свирепого и жестокого царя Ивана, привьем им европейскую цивилизацию. Чтобы русские нас уважали и почитали, мы должны продемонстрировать им свое превосходство во всем: и в огнестрельном оружии, как это делает барон Фаренсберг, и в фехтовании, которым блестяще владеют пан Голковский и другие шляхтичи. – Король опустил руку, пресекая этим движением все дальнейшие дискуссии, и сменил тему разговора: – А теперь пусть при нас допросят пленных, захваченных доблестным паном Анджеем.

Четверо пахолков-оруженосцев подвели казака и татарина поближе к королю, надавив на плечи, заставили опуститься перед ним на колени. Оба пленных угрюмо молчали, опустив головы.

– Переводчик, спроси их о численности и расположении русских войск в Пскове и его окрестностях! – приказал король. – Обещай им жизнь, награду, и службу в моем войске. Иначе – смерть! На войне – как на войне.

Толмач, подойдя вплотную к стоящим на коленях пленным, произнес несколько слов. Оба подняли головы, равнодушно выслушали его тираду. Татарин в ответ лишь оскалился, сплюнул и отвернулся в сторону, а казак с кривой усмешкой выпалил длинную фразу. Толмач в замешательстве отступил, растерянно повернулся к королю. Паны из свиты, понимавшие по-русски, опустили глаза.

– Что он сказал? – нетерпеливо воскликнул король.

– Непочтительно отозвался о моей… и вашей матушке и прочих родственниках, ваше величество! – запинаясь и подбирая слова, неуверенно пробормотал толмач.

– Они предпочитают умереть за своего тирана-царя? – удивленно произнес король Стефан. – Ну и дикий же народ! Скажи им еще раз, что их сейчас же расстреляют.

Толмач перевел. Пленные молчали, опустив глаза в землю. Казалось, что они шептали про себя последние молитвы.

– Ничего не понимаю! – раздраженно дернул плечом король, – Ладно бы упрямился только этот казак. Он наверняка язычник-ортодокс, или, как они себя называют, православный. Ему особо ненавистна наша истинная христианская вера, и он предпочитает смерть свету католической религии. Но почему татарин, мусульманин, исконный враг русских, равно ненавидящий всех христиан – и католиков, и православных, следует его примеру и гибнет за чуждую ему страну?

– Цивилизованным людям трудно понять дикарей и язычников, ваше величество! – первым нарушил затянувшееся молчание свиты гетман Замойский. – Некоторые татарские племена вот уже более ста лет верой и правдой служат русским царям. Видимо, они имеют примитивную психологию и, как хорошие собаки, признают лишь одного хозяина.

– Гетман похвалил или обругал татар? – шепотом спросил подскарбий стоявшего рядом с ним ксендза Пиотровского.

Ксендз, записывающий речи короля и гетмана для истории по поручению ордена иезуитов, опустил перо, оторвал глаза от свитка, развернутого на висевшей у него на шее дощечке для письма, и ответил на скользкий вопрос по-иезуитски блистательно:

– Великий гетман, как всегда, мудр!

– Увести и расстрелять! – прекращая разом все дискуссии, коротко приказал король.

Внезапно пан Анджей Голковский сделал шаг вперед и вновь упал на одно колено перед королем:

– Ваше величество, позвольте вашему верному слуге просить вас о королевской милости!

– Мы слушаем вас, пан ротмистр, – весьма любезно молвил король, жестом велев пану Анджею подняться с колена.

Голковский встал, прямо взглянул в глаза королю:

– Я осмелюсь просить ваше королевское величество не расстреливать этих пленных!

По рядам свиты чуть слышно, но отчетливо прошелестел возглас удивления. Сам король изумленно приподнял брови и слегка замешкался с ответом на совершенно неожиданную просьбу доблестного ротмистра, ранее не замеченного в христианском милосердии к своим противникам. Но, преодолев секундное замешательство, король нахмурился:

– Вы хотите помиловать наших заклятых врагов, пан Анджей? – довольно холодно осведомился он.

Голковский гордо вскинул голову, обвел глазами королевскую свиту. На лицах придворных, привыкших хранить бесстрастное выражение, явственно читались едва скрываемые ухмылки. А полковник немецких рейтар, барон фон Фаренсберг, и вовсе скривил губы в откровенной брезгливой насмешке. Позавчера, как только что вкратце доложил королю гетман, на ночном бивуаке, у Голковского и Фаренсберга вышел спор, едва не переросший в ссору.

Предметом спора стало рыцарство, прославляемое в песнях, звучавших вокруг походных костров. Голковский сотоварищи, как обычно, втайне нарушил королевский указ у себя в палатке и затем отправился гулять по лагерю. Поскольку объем нарушения составил пять бутылок, настроение у пана ротмистра было весьма приподнятым. Подсев к большому общему костру, пан Анджей, благоухая винными парами, принялся во весь голос подпевать самодеятельным войсковым менестрелям. Когда песня закончилась, Голковский громогласно начал восхвалять рыцарей прежних времен, выходивших в одиночку на честный бой с толпами неприятелей. По словам пана Анджея, именно такими и были его предки, шляхтичи в -надцатом поколении. И сам пан Анджей стремился во что бы то ни стало сравняться с ними воинскими подвигами. Рейтарский полковник, барон Фаренсберг, также сидевший у костра и, очевидно, не нарушавший королевских указов, неосторожно позволил себе иметь на лице скептическое выражение. Зоркое око пана Анджея, хотя и слегка затуманенное запретным зельем, заметило сей диссонанс. Пан прервал свою пламенную речь и весьма учтиво, хотя и требовательно, осведомился у господина полковника, согласен ли тот с изложенным. Фон Фаренсберг пожал плечами и вежливо ответил, что хотя его предки получили рыцарство еще во времена крестовых походов, он, как профессионал, считает все повести о рыцарях, побивающих каждым взмахом меча десяток неприятелей, детскими сказками. А воинскую славу своих благородных предков он, фон Фаренсберг, собирается приумножать пистольным огнем в плотном и ровном строю своих рейтар, слаженно выполняющих на поле боя сложные маневры. Пан Голковский возразил, что, по его мнению, стрельба из пистолей – удел плебеев, а настоящий кавалер должен разить врага благородным рыцарским клинком. Лишь появление коронного гетмана, соизволившего заглянуть на огонек к своим офицерам, прервало начавшуюся было ссору. Пан ротмистр счел за лучшее вовремя ретироваться, ибо гетман славился тонким чутьем, причем отнюдь не в военных и политических вопросах, а в отношении спиртных напитков. Стараясь не дышать в сторону гетмана, пан ротмистр с сопровождавшими его поручиками скрылся во мраке ночи.