— В данный момент мои корабли конфискованы вашим диктатором Гарибальди и я ими больше не располагаю. Что касается остального, поймите, мое положение было не настолько прочное, чтобы я мог перечить королю. Да и вы не пытались связаться со мной раньше, как с другими, в прошлом году.

Снова молчание. На этот раз полное удивления и недоверия.

— Да, Палермо. Здешним людям кажется, что они умеют хранить секреты, однако…

— Надо знать, что просить и у кого, — замечает Винченцо.

Большие усы гарибальдийца шевелятся, обнажая легкую саркастическую гримасу.

— Вы и ваш дом, синьор, можете отказать кому угодно по своему усмотрению. У вас было исключительное право на почтовые перевозки, и можно сказать, вы монополист в королевских морях, практически освобожденный от налогов благодаря скидкам, полученным от Короны. Вы могли бы оказать помощь революции двенадцать лет назад и все-таки не стали, помните? Я был там, мы оба это знаем, не трудитесь отрицать. Но что было, то прошло. Сегодня вы пришли поговорить о делах, и я вам отвечаю. Полагаю, это то, что интересует нас обоих.

Иньяцио видит сжавшуюся в кулак руку отца, замечает в нем признаки растущего нервного возбуждения. Кольцо дяди Иньяцио, с которым он никогда не расстается, сверкает так, будто подает сигнал тревоги.

— Не люблю терять времени зря. Итак, да или нет?

Гарибальдийский командир приглаживает несуществующую складку на брюках.

— У вас будет ваше кредитное учреждение в обмен на информацию о Королевском банке. Единственное, это может не понравиться Гарибальди, но не думаю, что он воспротивится. Что до остального… — Он разводит руками. — Всегда к вашим услугам.

Винченцо встает, Иньяцио вместе с ним.

— В таком случае я скажу вам, что лично нас интересует. Помогите нам — и найдете в нашем лице союзников. Дайте мне гарантию, что торговый дом «Флорио» не пострадает от новых властей, что корабли будут мне возвращены в целости и сохранности. Это на данный момент. В дальнейшем мы поговорим о пересмотре почтовых соглашений с… теми из Турина. Сможете устроить?

Тот протягивает ему руку.

— Можете рассчитывать на мою поддержку, и не только в данном деле, — говорит он, указывая глазами на портфель с документами. — Сицилия стоит перед лицом нового будущего, и она нуждается в вашем крепком плече. Говорю вам это как государственный секретарь.

Наконец в диалог вмешивается Иньяцио.

— Вы окажете нам большую услугу, адвокат. Вы — человек действия, — говорит он тихо, спокойно. Не просит, а выражает уверенность. Говорит правду. У него хриплый голос, такой же как у отца, без оттенков. — Флорио не забывает тех, кто им помогает. Мы в Палермо можем рассчитывать на то, чего ни у Бурбонов, ни у Савойи, нет. И вы хорошо понимаете, что я имею в виду.

Он протягивает руку, гарибальдиец пожимает руку сначала ему, потом Винченцо.

Они еще не знают, что этот человек, Франческо Криспи, бывший революционер, бывший мадзинист, подозреваемый в политическом убийстве, в будущем председатель совета министров, министр иностранных дел и министр внутренних дел Королевства Италия, станет адвокатом дома Флорио.

* * *

Этот день, кажется, похож на все остальные. Пароходы прибывают в бухту Кала и разгружают пряности, ткани, дерево и сумах. Телеги, груженные серой и цитрусовыми, ждут на пирсе, когда их освободят от ноши. Перезвон городских церквей, зовущих на мессу, смешивается с криками первых ласточек. Издалека доносится шум молотов и прессов литейного завода «Оретеа».

По улицам, среди каменных стен, снует народ — глаза цвета агата, руки цвета меди, рыжие волосы, молочная кожа, — люди всех мастей. Палермо каждого привечает.

За районом Кастелламмаре, там, где будет новый город, среди огородов и виноградников, вырастают виллы новых богачей. Элегантные дома, окруженные экзотическими растениями, привезенными из английских и французских колоний, возводятся на фундаментах старых палаццо.

Там Иньяцио Флорио построит величественный палаццо Оливуцца, там родятся еще один Иньяцио и еще один Винченцо, там будет и вилла Джозефа Уитакера. Но еще не пришло время рассказывать об этом. И не время рассказывать о том, что в том же самом месте построят небольшие виллы в стиле либерти, которые по прошествии лет снесут скреперами, расчищая место для бетонных домов.

Нет, еще не время.

Сейчас же город Палермо, опьяненный воздухом свободы, стоит на пороге неизвестного будущего, пытаясь угадать, чего хотят от него новые повелители, пришедшие как освободители. И все же город не доверяет никому: слишком многие им владели.

Палермо — раб-хозяин, который, кажется, продается всем, но на деле принадлежит только себе. В этот город, где запах навоза смешивается с запахом жасмина, приходит неожиданное, печальное известие.

Винченцо и Иньяцио оно застает в здании нового Национального банка. Винченцо — председатель отделения, Иньяцио — его правая рука. Однако в этот момент они обсуждают поставки марсалы за границу. Марсала Флорио награждена медалью на Национальной выставке во Флоренции в 1861 году; самое продаваемое в Италии десертное вино признано товаром высшей категории и во Франции, где завоевало еще одну медаль.

Иньяцио не сидел сложа руки, когда отец передал ему управление винодельней.

— Вот что, папа, я хотел создать резервную коллекцию и придержать ее для новых международных выставок. Медаль на этикетке увеличивает ценность…

Иньяцио не успевает закончить фразу, как входит запыхавшийся приказчик и кланяется Винченцо. На нем помятая рабочая одежда, лицо выражает крайнее изумление.

— Дон Винченцо, держите. Сообщение от герцогини Спадафора.

Винченцо хватает конверт. Толстый, на дорогой белой бумаге неуверенной рукой выведено его имя.

— Жена Бена? Что ей от меня нужно? — тихо произносит он.

Снова смотрит на запыхавшегося приказчика. Раздумывает. Конверт становится вдруг очень тяжелым. Винченцо будто уже знает, чувствует, что содержащийся в нем лист бумаги принесет тяжкую боль.

Он вскрывает письмо. Читает.

* * *

Дом Бена Ингэма переполнен людьми. На лестницах, на улице, в воротах — давка. Толпа служащих, моряков, судовладельцев и коммерсантов расступается перед Винченцо, образовывая для него проход.

Иньяцио наблюдает за отцом: опущенные плечи, опущенная голова, чем ближе он подходит к спальне, тем тяжелее и медленнее становятся его шаги. Он кладет руку отцу на плечо.

Потом тоже смотрит.

Покойный одет в костюм из английской ткани. У изножья кровати — канделябры, англиканский священник, бормочет молитвы. Поодаль группка людей молится на коленях. Бен всегда был очень набожным.

Герцогиня Спадафора сидит в кресле рядом с мужем. Кажется, будто кто-то надавал ей пощечин: опухшее лицо, вытаращенные глаза. Герцогиня безостановочно вертит обручальное кольцо; они тоже в конце концов сочетались браком, хоть и к большому неудовольствию любимого племянника Бена.