Людочка видела даже мальков каких-то рыб, плескавшихся неподалеку в теплой воде радоновых источников. Но вот эти копошащиеся люди представлялись ей однородной массой.

Сияло высокое солнце, сверкал лед на вершинах гор Табын-Богдо-Ола, по преданию, названных так самим Чингисханом, восхищенным их величием. Парила в небе пятерка серых журавлей.

По сторонам от могильника, камни для которого поднимали эти «муравьи», тянулись продолбленные в земле каналы — геоглифы — глубиной от полутора метров до двух. Группа людей сосредоточенно долбила последний из таких каналов. Людочка отчего-то знала, что в тот день, когда могильник будет окончен, геоглифы покроют все плато паутиной, различимой только с большой высоты, и туда потечет светящееся Молоко Гамаша, сверкая мертвенным синим огнем. Но до этого момента было еще далеко.

Это нагое тело было ей так близко и знакомо, что она ощущала, как ее бедра касаются сырой земли, а между указательным и средним пальцами правой ступни — там, где у нее прочно сидело золотое колечко, — ползет какая-то букашка: то ли червяк, то ли жук. Она знала, что эти двое: и женщина, и мужчина, лежащий в отдалении и уже одетый в шубу и мохнатые сапоги, — умерли в один день, слившись в сладостном совокуплении, разорвавшем их сердца почти одновременно. Их и хоронили вместе. Но ее — повыше. Это означало, что она — Женщина, Мать всего мира, сама Земля, Гея — была и остается главной в этой жизни, дающей потомство, без которого иссякнет любой род.

Неожиданно Людочка ощутила, как ее вырывает из парения, как несет к земле. Но вместо удара о камни она почувствовала какое-то мягкое вхождение в это холодное тело. На секунду ее окатило мертвящей волной, у нее остановилось дыхание…

И вот она снова на этом же плато. Только нет ни могилы, ни копошащихся людей-«муравьев». Колючий снег, который срывало ветром с высокого холма, обложенного крупными валунами, обвивает ее босые ступни, а сама она стоит на нем, не страшась холода, и под ее шубой — нагое тело. Она входит в юрту, стоящую неподалеку от холма. Кисло пахнет козлиным мясом, шкурами, табаком. На коврах сидит человек — шаман. И лишь по выбритой на голове тонзуре она узнает в нем того самого сапожника, которому сдавала старые туфли с квадратными носами.

Он курит трубку. Затем безмолвно протягивает ей чубук, измазанный желтоватой слизью и слюной его рта. Она почему-то жадно прикасается к этому куску дерева, обсасывает его, выпуская режущий горло дым, а шаман, в беспорядочно лежащих на нем одеждах, говорит ей на неизвестном языке, но очень понятно:

— Ты родишь. Ты родишь скоро. Ты родишь девочку. Девочка будет велика. Она будет главнее, чем ты. Внутри твоего живота — наша Царевна. Ты родишь ее!

Людочка ничего не спрашивает, понимает — спрашивать бесполезно. Она смотрит вниз — туда, где разошлась на ней шуба, и вдруг видит, как начинает выпирать живот, как ее лоно наливается багровым, как вспучивается, бесстыдно вываливаясь наружу. Одежда душит… дым трубки ест глаза… Она с криком сбрасывает все с себя и, нагая, выбегает вон. Людочка бежит, молотя пятками по снегу, и ее окатывает холодом, а перед ней — обрыв плато. И, лишь успев поймать глазами сияние пиков Табын-Богдо-Ола, она с криком проваливается туда, вниз, в мертвый холод.

Людочка испустила вопль и вскочила. Скользкое тело свалилось с саркофага, как с горки, прямо на голую Ирку, на ее раскинутые ноги. Та открыла глаза, огромные, как у совы, и забормотала:

— Что? Что я? Где?

По ковру катились пустые банки из-под пива. На животе у Ирки сходило какое-то покраснение, низ трусиков — мокрый. Подруга вскочила. Так и стояли они друг перед дружкой, обалдевшие, ничего не соображающие.

Движимая каким-то инстинктом, Люда кинулась к дверям, сбила рычаг замка и выступила в институтский коридор, теперь, как мог бы написать академик Шимерзаев, действительно бесстыдно обнаженная.

И по этому коридору, удаляясь, цокая тихо по мрамору, расплывалась очертаниями та самая белая собака, кавказская овчарка, которую Людочка видела несколько дней назад!

Девушка с криком рванулась обратно, попала в жесткие руки Ирки, успевшей натянуть на себя платье.

— Чего ты?

— Там… собака! — провыла Людочка.

— Какая? А, белая псина? Да это охранник новый свою псину привел. Она старая уже, ей лет сто, — успокаивала Ирка, гладя подругу по голове. — Я когда проходила, она сидела, язык высунув: клыки у нее все стерты до десен! Расслабься.

Через полчаса, окончательно убравшись и насухо протерев саркофаг, женщины покинули кабинет. Скользя подошвами по мрамору, Ирка усмехнулась:

— Это здесь ты по воде плавала?

Людочка кивнула. Ирка, проехавшись с полметра на пятках по полу, вдруг сказала:

— Интересная житуха началась. А я, ты знаешь, перед тем, как все это случилось, тоже уже думала: может, газом себя и детей отравить? Задолбало все. А сейчас вот… ничего!

И она со смехом, вскочив задом наперед на лакированные желтые перила, съехала вниз до первого пролета.

«…Как заявил агентству Reuters шейх Низам ал-Мулк, ведущий свою родословную от правителей сирийских сельджукидов, правивших страной в XIII–XIV веках, он безвозмездно передает Иранской Национальной библиотеке богатое собрание рукописных книг, древних экземпляров Корана, долгое время хранившихся в его семье. Эти книги, по данным историков, частично принадлежат знаменитой Библиотеке Аламута, захваченной монгольским Хулагу-ханом в 1256 году и считавшейся полностью уничтоженной. Сам Низам ал-Мулк проживает в Сирии и в ближайшее время готовится к переезду в Иран. По словам шейха, в ближайшем будущем внимание мира будет сосредоточено именно на этой стране в связи с рождением нового духовного лидера исламского мира. Однако дальнейшие комментарии шейх давать отказался, сославшись на слова другого исламского теоретика средних веков, имама Джафара ал-Садика: „Наше дело есть тайна, и эта тайна того, что пребывает сокровенным, тайна, которой достаточно быть тайной“…»

Крис Мерилонн. «Кто взрывает Ближний Восток»

The Independent, Лондон, Великобритания

Через восемь веков по этому ущелью проляжет железнодорожная линия Тебриз — Тегеран, уходящая далеко на восток, в сторону Ирана, на Мешхед, к пустыням Туркмении. Потом вырастет город Кередж с более чем сотней тысяч жителей. По-прежнему будет выситься, хорошо видный отсюда, вулкан Демавенд, и войсковые колонны будут проезжать в Деште-Кебиб — Большую Соляную Пустыню — грохоча гусеницами бронетранспортеров, пыля колесами армейских грузовиков.

Но сейчас здесь ночь и тишь. Разве только изредка донесется блеяние горного козла, гуляющего во тьме (не успел до заката найти удобное место ночлега!), да слышится вой волка, в это время года особо свирепого животного, голодного и бесстрашного. Ворота будущей провинции Машендеран — скала. Ее называют Аламут, но потом народ станет называть ее аль-Фариб, то есть Скала или Гора Старца.