Повсюду виднелись следы нового увлечения моего кузена, о котором раньше я не подозревал, – его интереса к генеалогии; в кабинете валялись кипы старинных документов и стояли стопки снятых с полок древних фолиантов, в которых кузен, по-видимому, что-то искал.

Когда мы вошли в кабинет, я обратил внимание на одну любопытную деталь, которая в дальнейшем сильно повлияла на ход моего расследования. Я заметил, что время от времени Эмброуз опасливо поглядывает на мозаичное окно, расположенное высоко под потолком; когда он отвернулся, я заметил на его лице выражение надежды и в то же время разочарования. Мне стало как-то не по себе, но я промолчал, решив выяснить причину его поведения чуть позже – может быть, через сутки, а то и через неделю; во всяком случае, следовало дождаться того момента, когда Эмброуз вновь придет в то состояние, которое заставило его написать мне отчаянное письмо.

Это состояние наступило у него раньше, чем я ожидал.

В тот вечер мы беседовали; вскоре я заметил, что Эмброуз выглядит очень усталым и из последних сил старается не уснуть. Сославшись на собственную усталость, я спросил его разрешения уйти в свою комнату. Но я вовсе не устал; вместо того чтобы лечь в постель, я решил почитать книгу. Когда роман мне наскучил, я потушил лампу, сделав это раньше, чем рассчитывал изначально, ибо мне оказалось нелегко привыкнуть к старомодному стилю освещения в доме моего кузена. Сейчас, когда я вспоминаю те события, мне кажется, что было около полуночи. Я разделся в полумраке; комнату освещал лунный свет, струившийся через окно.

Я уже собрался лечь, когда внезапно услышал что-то похожее на короткий вопль. Я знал, что во всем доме нас только двое – мой кузен и я – и что больше он никого не ждет. То есть кричал либо мой кузен, либо кто-то другой, а это значило, в дом забрался посторонний. Не раздумывая, я выскочил из комнаты и побежал в гостиную. Впереди по лестнице спускалась какая-то фигура в белых одеждах; я бросился за ней.

В этот миг вопль повторился, я слышал его совершенно отчетливо – странные, бессмысленные вскрики: «Йа! Шуб-Ниггурат! Йа! Ньярлатхотеп!» Я узнал голос – это кричал мой кузен Эмброуз, который, видимо, страдал лунатизмом. Мягко, но твердо взяв его за руку, я хотел отвести его обратно в спальню и уложить в кровать, но он с неожиданной силой вырвался. Отпустив его, я последовал за ним, но, когда увидел, что он собирается выйти из дома, вновь схватил его за руку и попытался вернуть назад. И снова он выдернул руку, причем с такой силой, что непременно должен был проснуться, однако вместо этого продолжал крепко спать; после короткой борьбы мне все же удалось вернуть его в дом, отвести в спальню и уложить в кровать; надо сказать, что к этому времени он успокоился и был абсолютно послушен.

Все это было и смешно, и страшно. Опасаясь, что Эмброуз может проснуться, я немного посидел у его постели; кузен занимал комнату, в которой раньше жил эта притча во языцех, Элайджа, наш прапрапрадед. Поскольку я сидел напротив окна, то время от времени в него поглядывал; через некоторое время у меня появилось какое-то странное ощущение – мне казалось, что в каменной башне, расположенной точно напротив дома, через неравные промежутки времени вспыхивает слабый свет. Пытаясь себя уверить, что это в лунном свете поблескивают древние камни, из которых была сложена башня, я некоторое время наблюдал за необычным явлением.

Наконец я отправился в свою комнату. Спать не хотелось; честно говоря, маленькое приключение с Эмброузом окончательно разогнало мой сон. Дверь своей комнаты я оставил приоткрытой, чтобы видеть дверь спальни Эмброуза. Он, однако, больше не вставал, а принялся что-то бормотать во сне; я прислушался. Бессмысленные, отрывочные фразы. Тогда я решил их записывать; ярко светила луна, и зажигать лампу я не стал. Большую часть услышанного мною составляло несвязное бормотание; однако затем вместо отдельных слов Эмброуз начал произносить целые предложения – я называю их именно предложениями, несмотря на то что кузен произносил их невнятно, запинаясь, каким-то неестественным голосом. Я насчитал семь таких предложений, с интервалом в пять минут; в течение этих пяти минут кузен метался в кровати, что-то бормотал и все время порывался встать. Я едва успевал записывать, решив, что разбирать свои записи буду позднее. В конечном итоге у меня получилось следующее:

«Для того чтобы вызвать Йогг-Сотота, дождись, когда солнце встанет в пятом доме, а Сатурн в триаде; затем начерти пентаграмму огня и трижды произнеси девятый стих; помни, что в день шабаша ведьм и в Хеллоуин Тварь рождает себе подобных за Пределом Врат, кои сторожит Йогг-Сотот».

«Он обладает знанием; он знает, где появились Древние, пройдя сквозь тысячелетия; он знает, где они появятся снова».

«Прошлое, настоящее, будущее – все едино и находится в нем».

«Обвиняемый Биллингтон заявил, что не производил никакого шума, чем вызвал смех и шиканье в зале, которых, к счастью для него, он не расслышал».

«Ах, ах! Этот запах! Запах! Ай! Ай! Ньярлатхотеп».

«Не то мертво, что вечность охраняет; смерть вместе с вечностью порою умирает».

«В своем доме в Р’льехе – в своем великом доме в Р’льехе – лежит он, не мертв, но спит…»

Вся эта галиматья завершилась глубоким молчанием, после которого вскоре послышалось ровное дыхание кузена, погрузившегося в спокойный сон.

Таким образом, первые часы моего пребывания в доме Биллингтона были наполнены самыми противоречивыми впечатлениями. Но это было только начало. Не успел я убрать свои записи и забраться в постель, чтобы наконец-то уснуть, оставив приоткрытыми двери своей спальни и Эмброуза, как едва не подскочил от стука внезапно распахнувшейся двери; передо мной в темноте маячила фигура Эмброуза, который стоял, протянув ко мне руку, словно собирался меня будить.

– Эмброуз! – вскрикнул я. – Что случилось?

Его била крупная дрожь.

– Ты слышишь? – дрожащим голосом спросил он.

– Что?

– Слушай!

Я прислушался.

– Что ты слышишь?

– Просто ветер шумит в ветвях.

Он горько рассмеялся.

– «Ветер лепечет Их голосами, Земля нашептывает Их мысли». Какой там ветер! Разве ты не слышишь?

– Я слышу только шум ветра, – твердо повторил я. – Тебе приснился плохой сон, Эмброуз?

– Нет, нет! – хрипло крикнул он. – Сегодня – нет, это началось и тут же закончилось; что-то меня остановило, и я очень этому рад.

Я, разумеется, знал, что его остановило, но промолчал. Эмброуз сел на постель и дружески взял меня за плечо.

– Стивен, я очень рад, что ты приехал. Только прошу тебя, если я начну говорить что-то странное или даже обидное, умоляю, не обращай на меня внимания. Мне иногда кажется, что я не в себе.

– Ты просто переутомился.

– Возможно.

Он поднял голову; при свете луны было хорошо видно его лицо – усталое, изможденное; Эмброуз опять к чему-то прислушивался.