«Выход в подлинность есть…»

Экспрессионизм — доказательство поэтической правоты. Выход был найден. Возврат в природу. Кто-то приходит жить прямо из природы. Кто-то в неё возвращается. Экспрессионисты вернулись. Искусственные цветы неоклассицизма заменяются на полевые, регулярные парки живописи на пейзажные. Регулярность отменяется.

Происходит развоплощение вещи. Открывается мир свободы. Когда-то живое, но давно мумифицированное эпигонами искусство «сбрасывается с корабля современности».

«И почему не расстрелян Растрелли и прочие генералы-классики?» — вопрошал «экспрессионист» в поэзии.

Экспрессионисты не выносили смертных приговоров. Они просто сдали залежалый товар в запасники.

Предмет является как таковой, вещь — как таковая. Человек-раковина открывается, и обнаруживается неожиданное. Мир оказывается не тем, чем он казался.

Одномерный человек, вписанный в трёхмерное пространство и зависимый от него, регламентирован всем: одеждой, жилищем, перекрёстком улиц, социальной стратификацией по вертикали и горизонтали. Социальной и природной приниженностью, незавершённостью. Его одолевают страсти, отнюдь не возвышенные. Можно ли обнаружить в этом ущербном мире и ещё более ущербном существе мыслящем значительное и привлекательное. Ответ экспрессионизма — да.

«Вероятно, лишь привычное в давней привычке кажется нам естественным, между тем как привычное позабыло о том непривычном, из которого проистекло. А непривычное когда-то всё же поразило человека, вызвав глубокое изумление его мысли». (М. Хайдеггер, «Исток художественного творения»).

Экспрессионисты вспомнили о непривычном и изумились. Юность в вечно юной природе. Чувство вместо вкуса, то есть правила, регламента. Непосредственность выражения и переживания.

Непосредственность сомнительна. Но живописный результат бесспорен. Экспрессионизм — пример, как из ошибочных посылок мир открывается по-новому. Холст обретает язык. «Дар языков» нисходит.

Нет простодушия природы, нет простодушия человеков. Но есть простодушие творцов. Для творчества необходимо некоторое изначальное простодушие. Творение обусловлено простодушием творящего. Посылка творения с точки зрения регламента повседневности всегда абсурдна и уже поэтому пребывает вне логики приятно-привычной реальности.

Живопись экспрессионистов — торжество красок и линий. Торжество не без «отголоска печали».

Как заметил один персонаж: «…и в сумасшедшем доме иной раз бывают балы…» (Т. Манн).

Экспрессионисты устроили бал в «сумасшедшем доме» десятых-двадцатых годов.

Регулярно происходит смена вкусов потребителей. Процесс почти природный. Когда-то русский читатель говорил:

«Что Пушкин? Вот Бенедиктов!»

Вероятно, сейчас говорят:

«Что Платонов? Вот Сорокин!»

Замена хорошего на дурное. Подлинного на поддельное. В случае с экспрессионизмом наоборот.

Немецкому экспрессионизму исполнилось сто лет. Столетнее дитя выглядит юным, здоровым и по-прежнему привлекательным. Урок немецкого продолжается. На этот раз не языка. Немецкой живописи. Полезный как в отношении посылок, так и результатов.

Экспрессионизм — законченное немецкое искусство. Как Бертольт Брехт или Томас Манн — идеально немецкие писатели.

Группа «Мост» — немецкое явление. Экспрессионизм — немецкая форма модерна в живописи. Немецкая форма, в отличие от импрессионизма Макса Либермана, Ловиса Коринта и Макса Слевогта. Или сюрреализма Макса Эрнста. Они ушли в Европу, больше — в мир. Экспрессионисты остались на родине. Будучи интернационалистами по вектору движения.

Вспоминается противопоставление «Германия — Европа» в «Размышлениях аполитичного» Т. Манна.

Экспрессионисты открыли свойственную вещам, но скрытую внутреннюю жизнь. Ценность, самоцель, значимость в себе и для себя В их работах произошло самораскрытие вещи, её потаённого динамизма. Вещи живут, обладают. Самосознание предметов мира. Невоспринимаемо и недоказуемо. Остаётся верить. Экспрессионисты не переводят веру в знание, но делают её наглядной.

Юным дрезденским художникам «было свойственно ощущение стеснённости, какую вызывает замкнутость в ограниченном пространстве». Такое чувство испытывал один из персонажей «Волшебной горы». Ощущение стеснённости в ограниченном пространстве искусства и нравов времени.

И отказ от академизма, неприятие югендстиля были не более чем первотолчком. Возможностью оторваться и полететь. Или уйти. Точнее, войти в природу. Возвращение это или иллюзия — они вечны. Повторяемы и происходят регулярно.

Идея «Уолдена или жизни в лесу» будет существовать до тех пор, пока будет существовать лес или хотя бы идея леса.

«Выход в подлинность есть…»

Поэзия экспрессионизма — попытка выйти именно в эту местность. В пространство подлинности. И запечатлеть его.

Не разбазаривать вещи мира по мелочам, как делал сюрреализм, не разымать и перемещать, видя в этом находку и открытие. У экспрессионистов вещь остаётся. Неприкосновенность сохранена. Но открывает своё лицо. И оно — подлинное.

«Вещи в себе и вещи являющиеся, всё сущее, что вообще есть, на языке философии называется вещью» (М. Хайдеггер, «Исток художественного творения»).

Экспрессионисты стремились к изображению всего сущего, что вообще есть. И, может быть, «вещей в себе» более, чем «вещей являющихся».

Ландшафт природы, пейзаж городской с человеком в нём и без оного. Экспрессионисты искали ветхие опушки и находили их. У мостовиков и проспект становился предместьем. В конце концов всё предместье. Экспрессионисты искали и находили небольших людей. Находили простеца.

Экспрессионизм вместо вечного анализа формы в предмете искусства обратил внимание на человека и его содержание. Так пишет Эрнст Блох в статье 1938 г. «Дискуссии об экспрессионизме». Принимаем как данность. Но всегда остаётся вопрос. Есть ли у человека содержание? И более общий. Есть ли он сам?

«Взлёт» и «падение» экспрессионизма. Взлёт — 1912 г., падение — с 1922 г., — утверждает Э. Блох. Желание покоя, порядка, стабильного фасада в побеждённой стране, желание, которое тогда называлось «новой реальностью», разделалось с ним. Большинство немецких художников последовали за изменившейся конъюнктурой. По мнению Э. Блоха почти единственным остался Пауль Клее, «чудный мечтатель», верный своим «видениям». Он поднял знамя экспрессионизма. И не от него зависело, что оно более не считалось знаменем, а лишь платком с монограммой. Так погиб экспрессионизм в Германии, в той самой стране, которая прежде ценила его, как самый немецкий способ выражения, как музыку в живописи.

Справедливо. Но, скорее, крушение немецкого духа и взлёт национал-социализма в 1933 г. повлияли весьма неблагоприятно на представителей нового искусства, в частности на экспрессионистов. Для Эрнста Людвига Кирхнера неблагоприятность эта закончилась самоубийством в 1938 г.