– Я знаю, знаю, – сказал Питер. – Но я ведь с детства ничего не мог сделать как положено. Кстати о детях: как мальчики?

– Мальчики хоть куда, спасибо, милорд. Билл на той неделе получил сержантские нашивки.

– Удачи ему, – с чувством произнес Питер. Он выжал сцепление, и они двинулись по широкой буковой аллее.

– От ваших ворот до дверей, кажется, миля?

– Около того.

– А оленей вы в парке держите?

– Держим.

– А павлинов на галерее?

– Боюсь, что да. Все как в книжках.

В дальнем конце аллеи вырисовывался большой дом, против солнца казавшийся серым, – длинный палладианский фасад со спящими окнами, а за ним трубы, башенки, беспорядочно расположенные крылья – странные, прихотливые побеги архитектурной фантазии.

– Он не очень старый, – извиняющимся тоном сказал Питер, когда они свернули, оставив дом слева. – Не раньше королевы Елизаветы. Ни донжона, ни рва. Замок рухнул много лет назад, за что ему спасибо. Но начиная с того времени у нас представлены образцы всех худших стилей и парочка лучших. А уж Вдовий дом – это безупречный Иниго Джонс[319].

Гарриет, сонно спотыкавшаяся на лестнице безупречного Иниго Джонса, следуя за высоким лакеем, услышала на площадке стук каблуков и восторженные вопли. Лакей вжался в стену, и мимо него пронеслась вдовствующая герцогиня в розовом халате. Седые косицы развевались, а на плече, цепляясь что есть сил, сидел Артаксеркс.

– Дорогие мои, как я рада вас видеть! Мортон, подите разбудите Франклин и сейчас же пошлите ее к ее светлости. Вы, должно быть, устали и умираете с голоду. Какой кошмар, несчастный молодой человек! Милая, у вас руки ледяные. Надеюсь, Питер не гнал сто миль в час, утро ужасно холодное. Мортон, вы что, не видите, Артаксеркс меня царапает? Снимите его сию минуту, глупый вы человек. Я вас положу в Гобеленовой комнате, она теплее. Господи! Да я словно целый месяц вас обоих не видела. Мортон, скажите, чтоб немедленно подавали завтрак. А тебе, Питер, нужна горячая ванна.

– Ванны, – сказал Питер. – Настоящие ванны – это, несомненно, хорошо.

Они прошли по широкому коридору с акватинтами на стене и двумя-тремя столиками в псевдокитайском стиле королевы Анны[320], на которых стояли вазы “розового семейства”[321]. У двери Гобеленовой комнаты стоял Бантер, который либо очень рано встал, либо вовсе не ложился, потому что одет он был с безупречностью, достойной Иниго Джонса. Франклин, тоже безупречная, но несколько взбудораженная, прибыла почти в ту же минуту. До слуха донесся живительный звук льющейся воды. Герцогиня поцеловала их обоих и велела им делать что хотят, а она не собирается их беспокоить. Дверь еще не успела закрыться, а они уже слышали, как она энергично распекает Мортона за то, что тот не идет к дантисту, угрожая ему флюсами, периодонтитом, заражением крови, несварением и полным комплектом вставных зубов, если он не перестанет вести себя как ребенок.

– Вот, – говорил Питер, – один из приличных Уимзи – лорд Роджер, он дружил с Сидни[322], писал стихи, умер молодым от изнурительной лихорадки и так далее. Это, как видишь, королева Елизавета, она тут частенько ночевала и едва не обанкротила семью. Портрет приписывают Цуккаро[323], но это не он.

С другой стороны, герцог того же времени написан действительно Антонисом Мором[324], и это лучшее, что можно о нем сказать. Он из нудных Уимзи, и скупость была его главной чертой. Эта старая ведьма – его сестра, леди Стейвсакр, которая дала пощечину Фрэнсису Бэкону. Ей тут делать нечего, но Стейвсакрам сейчас нужны деньги, и мы ее выкупили…

Лучи предвечернего солнца косо падали сквозь длинные окна галереи и выхватывали то синюю ленту ордена Подвязки, то алый мундир, освещали тонкие руки кисти ван Дейка, играли на пудреных локонах Гейнсборо и вдруг бросали яркий отсвет на чье-то суровое белое лицо в обрамлении мрачного черного парика.

– Тот жуткий тип скандального вида – это… я забыл, который герцог, но его звали Томас, а умер он около 1775 года. Его сын безрассудно женился на вдове чулочника – вот она. Похоже, по горло сыта сплетнями. А вот и блудный сын – взгляд как у Джерри, правда?

– Да, очень похоже. А это кто? Такое странное лицо – лицо визионера. Симпатичное.

– Это младший сын, Мортимер, он был безумен как шляпник и основал новую религию, с единственным адептом в своем лице. Это доктор Джервейс Уимзи, декан Св. Павла, принял мученичество при королеве Марии. Это его брат Генрих – в день восшествия королевы Марии на престол он поднял ее штандарт в Норфолке. Уимзи всегда отлично удавалось служить и нашим и вашим. Это мой отец – похож на Джеральда, но выглядит лучше… А это Сарджент[325]– портрет тут висит только поэтому.

– Сколько тебе здесь, Питер?

– Двадцать один. Полон иллюзий, из кожи вон лезу, чтобы выглядеть умудренным. Сарджент меня раскусил, черт бы его побрал! Здесь Джеральд с лошадью, это Фёрс[326]; а внизу, в жуткой комнате, которую он зовет своим кабинетом, есть портрет лошади с Джеральдом кисти Маннингса[327]. Это мама кисти Ласло[328]– первоклассный портрет. Написан много лет назад, конечно. Правда, ее характер может передать разве что киносъемка. Ускоренная.