– Давай сюда! – Юра взял из его руки лист, поизучал. – Значит, добавились на завтра Бутейко и Долгополов…

– А может, чайковского для всей компании? – дядя Жора брякнул об стол миской и со звоном высыпал в неё из шумного целлофанового пакета печенье. – “Якобс” растворимый есть. На вкус – восхитительный!

– Не, – отказался Юра. – Времени мало.

– Ну, может, гость наш не откажется?

Я поймал на себе взгляды копарей – пристальные, но очень разные. Ласково глядел дядя Жора с баночкой кофе в руке. Сурен чуть покачивался на табурете из стороны в сторону, как кобра, и глаза его были полны похмельной скорби. Франтоватый Витя смотрел ровно, только играл мышцами дюжей шеи.

В возникшей паузе мне показалось, что включилось моё прозорливое левое ухо. Между бульканьем закипающего электрочайника и кряхтением Сурена я различил ещё какое-то потустороннее бормотание, скользящие по воздуху шепотки. Смутило только, что правое ухо, обычно равнодушное к слуховым галлюцинациям, услышало то же самое.

Я подался на звук и вдруг понял, что он исходит непосредственно от Вити. Бормотали не таинственные голоса в моей голове, а крошечные наушники на его шее, белые проводки которых я принял сначала за завязки капюшона.

– Это… – Юра пожевал тонкими заветренными губами. – Брат генерального из “Реквиема”. Э-э-э…

Я догадался, что Юра позабыл, как меня звать.

– Владимир, – подсказал я.

Юра кивнул:

– Будет с нами работать. Копарь опытный. – И добавил двусмысленно: – С его слов…

– Хорошему человеку всегда рады, – сказал дядя Жора радушно. – Кофейку, Володя?

– Можно, – сказал я.

Юра сдёрнул с двери лист-заказ, углубился в него:

– Бескровный, Селезнева, Кириченко, Беспалов… Им Костян копал? – спросил погромче.

– И я, – подтвердил Витя. – И дядя Жора.

– Видишь, Сурик, – сказал Юра, – все копали и не жаловались.

– И я нэ жалуюс! – насупился Сурен.

Юра склонился над листом с пустыми графами таблицы, достал из внутреннего кармана бушлата ручку, поклацал металлической кнопкой. Заглянул в формуляр, который принёс ему Витя.

– Не пищи трыцать щистой, – тихо попросил Сурен, – пищи трыдцать второй. Такое же полэ, оврагов нэт…

– Комар пищит, контора пишет, – отшутился, точно отмахнулся, Юра. – По-любому надо участок засевать… – и принялся неторопливо списывать в табличку фамилии покойников и заказчиков, даты, время похорон.

Я поймал себя на том, что уже давно сосредоточенно ощупываю языком острую щербину на сломанном зубе. В последнюю неделю это превратилось в какую-то навязчивую проблему, отягощённую вдобавок шумным посвистыванием. Алина уже делала мне замечания, но я всё равно забывался, трогал скол.

– Бандитская пуля? – доброжелательно спросил дядя Жора и, подмигивая, мазнул себя пятернёй по щеке.

– Да не, – повторил я мою удачную выдумку. – На тренировке.

Дядя Жора сразу заулыбался и напел с фальшивой хрипотцой:

– Но думал Будкеев, мне челюсть кр-роша: “И жить хор-рошо, и жизнь хор-роша!”

– Дядь Жор, концерт по заявкам? – Юра с недовольным видом оторвался от листа и посмотрел на меня. – Что решил? Работаешь сегодня?

– Ну, давай покопаю, – сказал я.

Дядя Жора поставил передо мной кружку с кофе, подвинул коробку с рафинадом и печенье:

– Угощайтесь…

– Тогда вписываю, – Юра размашисто поставил крестик в табличке. – Только вот переодеться бы тебе. Угваздаешь куртец свой и штаны.

– Если есть во что… – обрадовался я. – А вечером уже куплю что-нибудь подходящее.

– Ну, на телогреечку, допустим, тратиться не обязательно, – расщедрился Юра. – В прихожей, – мотнул головой, – этого добра полно. После пацанов осталось. Штук пять висит – выбирай, что подойдёт. И глянь там же на вешалке полукомбез зимний. – Посмотрел оценивающе. – В пузе, пожалуй, широковат будет, но он на бретельках, поэтому пох. Зато ни разу не надёванный. А с обувкой уж, будь добр, сам подсуетись, на это начальство нам денег не выделяет…

*****

Бушлат, который я в итоге подобрал, в плечах сидел хорошо. Рукава были самую малость коротковаты, зато надевали его, пожалуй, всего пару раз, и воротник пахнул только искусственным мехом, без человеческих примесей. Со штанами вообще повезло, они, вопреки опасениям, оказались мне впору – серые, из плотного нейлона, с полосками отражателя на штанинах. Заодно отыскались и совершенно новенькие, ещё прихваченные магазинной биркой, брезентовые рукавицы. Словом, с одеждой всё разрешилось отлично. А вот с копательным инструментом возникла неожиданная проблема.

В подсобке, что находилась в другом конце бытовки, в фанерном ящике хранился шанцевый “общак”, из которого мне и предлагалось экипироваться лопатами.

– Бери любую, все одинаковые! – с неудовольствием поторапливал меня Юра.

Я хотел добавить, что “все одинаково убитые”, но промолчал. В рабочем состоянии там были только кайло с ручкой из фибергласса да лом – “карандашик” с приваренным к одному концу топориком. А все имевшиеся лопаты, ЛКО и совковые, нуждались в починке. Черенки шатались, на затупленных штыках замялись кромки, а где тулейки были сварные, а не клёпаные, полопались швы.

Ещё на заре моей службы военный пенсионер Авдеев (исполнявший в нашей части обязанности заведующего ЦИСа, то бишь центрального инструментального склада, где я получал по накладным нужные для работы инструменты, в том числе и лопаты) учил, как проверить качество стали. Нужно щёлкнуть по лопате ногтем или карандашом в области фаски и слушать. Звенит – закалка хорошая, а если звук дребезжащий, глухой, то полотно сырое, или, как ещё говорят, “пластилиновое”. С тех пор я всегда стучал по железке, проверял. Не знаю, насколько этот метод соответствовал истине, ведь бывало так, что музыкальные лопаты тотчас гнулись в сланцевой глине, а глухие пахали неделями.

За два года службы я наловчился доводить до ума всякую лопату. Плохо высушенный, занозистый черенок достаточно было зачистить наждачной шкуркой, а потом хорошенько прокалить над огнём (так я заодно выяснил, что на лопаты в целях экономии частенько ставят не берёзовые или кленовые черенки, как прописано в ГОСТах, а из сосны – судя по характерному запаху смолки, которая выступала из древесины).

Наш бригадир Лёша Купреинов советовал затупленный штык перед работой отбить, то есть обстучать с оттягом молотком. Косу в деревнях отбивали, чтоб вытянуть, максимально истончить кромку. Но ведь что хорошо для косы, то смерть лопате – даже в самом щадящем чернозёме, а что уже говорить про суглинок или сланцы. Когда я заикнулся об этом, Купреинов авторитетно возразил, что под ударами металл уплотняется и дополнительно проковывается. Я предпочёл не спорить с ним и в дальнейшем прилежно отбивал лопату скорее по привычке, тем более что молотком выправлялась замятая кромка. А после я подтачивал фаски напильником. Первые полчаса копать было легче, а потом лопата всё равно тупилась. Но главное, что я понял о лопатах, – их должно быть много. Штыковая с длинным черенком, штыковая покороче, желательно малая пехотная и любая совковая. И второе: самые незаменимые лопаты – это кирка и лом.