Егору было страшно выходить и следовать к тому куску металлолома, о котором лишь по цвету можно было догадаться, что это и есть его машина. А ещё этот тёмный силуэт на земле. Рядом со срезанной крышей. Грачёв перевидал много трупов. Здесь дело было не в боязни покойников. Он предчувствовал, что там лежит нечто, что может разорвать ему сердце. Он только прикинул на взгляд с этого расстояния размер, и когда понял, что труп взрослого человека, наконец заставил себя вылезти из машины. Увидев его, к нему навстречу побежал Степаныч.

«Чёрт, как в тот раз, когда разбилась жена», – пришла в голову к мужчине тяжёлая ассоциация. – Тогда тоже ко мне первым подбежал участковый и, пряча в землю взгляд, приобнял меня и сказал на ухо: “Крепись, Егорша. Беда к тебе пришла. Твоя там”…»

Подоспевший к Егору первым, участковый поздоровался с бывшим капитаном полиции и крепко пожал ему руку.

– Крепись, Егорша. Твоя там… – Слова майора словно запустили машину времени, перенёсшую Егора на два года назад.

Мужчину прошила боль. Она прошла молнией через левое плечо, проткнула сердце и застряла где-то в правом межрёберье. Егор закусил губу, чтобы не охнуть и сохранить спокойный вид.

– Здравствуй, Грачёв, – подошёл начальник. – Твоя машина стала участницей аварии. Ты передавал управление?

– Кому? – вопросом на вопрос ответил бывший подчинённый.

– Той, под полиэтиленом, – махнул в сторону трупа Козлов.

– Той? – переспросил Грачёв. – Там женщина?

– А что ты так удивился? – нахмурился подполковник. – Разве тебе привыкать к таким ситуациям?

Грачёв посмотрел Козлову прямо в глаза, и, видимо, в его взгляде было что-то, что заставило Алексея Ивановича отвести глаза.

– Иди опознавать, – тихо произнёс подполковник.

Словно в тумане, Грачёв подошёл к телу, пытаясь ещё до открытия лица, по другим второстепенным признакам исключить самое страшное. Глаза выхватили из-под клеёнки мысок женской обуви тёмно-коричневого цвета.

«Нет, чепуха. Коричневый и чёрный цвета – самые распространённые. Да и каблук вроде слишком длинный».

Немного успокоив себя, он нагнулся и откинул край целлофана. И тут же закрыл, поскольку ему показалось всё происходящее неправдоподобным.

«Она не должна лежать тут. Это какая-то мистификация. Может, она жива? И меня решили разыграть?»

Он дотронулся рукой до холодного лба Марии, всё продолжая думать о том, что она была в квартире Царьковой и не могла быть сразу в двух местах.

– Когда произошла авария? – продолжая всеми силами сохранять спокойствие, поинтересовался Егор.

Начальник назвал время аварии.

– Но она в это время была в квартире Царьковой! – сорвалось с языка Грачёва. – Я же её там видел.

– А я вижу её здесь, – пожал плечами Козлов. – И это для меня аргумент посильнее.

– Подпиши протокол опознания трупа, – подошёл к Грачёву Власов, протягивая бумагу.

– Светлана Грачёва, – прочитал в протоколе Егор. – Что, второй раз предлагаете мне жену хоронить? Может, уже первого раза хватит?

– Дело прекращать надо, – фыркнул Власов. – Тебе же это только на руку.

– Она не Грачёва, – покачал головой бывший капитан полиции. – Она Мария Лошадкина!

– Ты же сам утверждал, что это только запись в журнале приёма, – напомнил подполковник Козлов. – Что такого человека нет.

– А разве это тело не более сильный для вас аргумент, чем просто мои слова? – напомнил подполковнику его же недавнюю фразу Грачёв.

* * *

Когда Зинаида Фёдоровна узнала о гибели дочери, она отнеслась к этому со смирением, без восклицаний, плача и обмороков. В этом ей помогло понимание всего с ней произошедшего, Божественное Провидение случившегося. Ведь она теперь знала о несостоявшейся судьбе Марии, жизнь которой оборвалась задолго до того, как Грачёв сообщил ей об аварии.

Егору было странно наблюдать, как пожилая женщина, словно юродивая, твердит как молитву одни и те же слова о том, что Мария – это её нерождённая дочь. Она постоянно читала «Отче наш» и благодарила Господа за «напоминание». В её комнате странным образом появились еще несколько икон, и все они, в том числе и иконка Спаса, висевшая на месте подковы, переместились в правый угол комнаты, как раз над её кроватью. Знаменательным итогом такого преображения стал её многодневный пост, по окончании которого она позвонила Егору и попросила отвести её в церковь на долгожданную исповедь и причастие. За день до назначенного срока Грачёву позвонил следователь и срочно попросил подъехать к нему на работу.

– Из морга звонят, требуют либо забрать тело, либо дать разрешение на захоронение за государственный счёт, – пояснил Александр Сергеевич причину встречи. – Я решил вначале переговорить с тобой.

– Зачем? – спросил Грачёв, на самом деле догадываясь о причине вызова.

– Ты же вроде считал её своей пропавшей женой, – пожал плечами «Шурик». – Может, ты хотел сам её похоронить?

Егор промолчал. Он понимал, что тогда нужно признать её Светланой Грачёвой, что как раз и нужно следствию, чтобы прекратить уголовное дело по причине смерти обвиняемой. Но он-то теперь знал, что Мария не его жена. Кто тогда? Он старался не углубляться в осмысление этого так далеко, как Царькова, боясь тронуться рассудком. Определил для себя примитивно просто – двойник покойной жены. Женщина, потерявшая память. И всё! Об остальном запретил себе думать. Ведь он же любил Её! Что бы ЭТО ни было! Не мог же он заниматься любовью с тем, кого нет и не было никогда! Ведь эта женщина имела тело и запах его жены!

– Я думаю, что Марию Лошадкину захочет похоронить её мать, – напомнил следователю про олимпийскую чемпионку Егор, – Зинаида Фёдоровна Царькова!

– Она потерпевшая по делу, – скривился следователь. – Да, она вроде утверждала, что она её мать, но этому нет доказательств. Мы не можем предъявлять обвинение одному человеку, а прекращать уголовное дело в связи со смертью другого. Видимо, придётся хоронить за государственные средства как Грачёву Светлану. Ты уж извини!

…На следующий день утром Царькова в сопровождении Грачёва, на которого она смогла опереться при ходьбе, направилась в храм. Церковь была совсем рядом, в какой-нибудь паре сотен метров, но дорога к храму заняла бесконечно долгое время. Бывшая олимпийская чемпионка волновалась, словно первоклашка, с каждым приближающимся к церкви шагом. Она останавливалась, поправляя платок на голове, переживала, что чего-нибудь забыла дома, но на вопрос Грачёва «Что?» не находила ответа и шла дальше. Егор не понимал её поведения, и это его раздражало. Наконец всё прояснилось. На полдороге, когда из-за высотных домов показались купола церкви, она встала как вкопанная и заявила, что боится идти в храм.

– Почему? – удивился мужчина, зная, сколько времени она готовилась к этому событию.