всякий раз, когда когда Киллиан и его отец обмениваются какими-либо словами.

Но мне нравится, как он общается со своей семьей. Со стороны кажется, что он ничем не отличается от обычного человека, и я думаю, что это самое страшное в Киллиане. Может быть, это и самое печальное. Потому что все его действия и слова — это заученное поведение, которое он совершенствовал, чтобы его мать была счастлива.

Буду ли я такой же, как она, в будущем? Совершенно не обращая внимания на знаки и на то, что ни одно из действий или слов Киллиана не исходит изнутри него?

Буду ли я счастлива просто от того, что он рядом?

После ужина мы смотрим фильм, и Рейна постоянно приносит нам всевозможные закуски.

В конце концов она засыпает на половине фильма, и мистер Карсон несет ее на руках, не говоря ни слова остальным.

Как только они исчезают на лестнице, Киллиан берет меня за руку.

— Пойдем-пойдем.

— Но фильм еще не закончился.

— К черту фильм. Ты сможешь посмотреть его позже.

— Киллиан, — шепчу я. — Мы в доме твоих родителей.

— И что? Они постоянно занимаются сексом. Они, вероятно, занимаются им сейчас, пока мы разговариваем.

Гарет бросает подушку в голову Киллиана.

— Спасибо за картину, ублюдок.

Киллиан бросает ее обратно. Сильнее.

— Как, по-твоему, ты родился,солнышко? С помощью радуги? — Он берет меня за руку. — Мы уходим. Сейчас же.

Я бросаю на Гарета извиняющийся взгляд и позволяю Киллиану увести меня вверх по лестнице.

— Знаешь, мы могли бы немного задержаться и досмотреть фильм, как нормальные люди, прежде чем ты начал думать своим членом, — говорю я, когда мы достигаем того, что я полагаю, его комната.

Она выглядит как копия той, что была в особняке Язычников, но здесь есть зеркало во весь рост, а на противоположной стене полка с несколькими наградами по американскому футболу.

Я не могу побороть желание проверить эту его часть. Странно, как мне нравится узнавать о нем такие вещи.

Однажды он сказал мне, что американский футбол помогает ему контролировать импульсы, но это все.

Как и все в его жизни, его никогда ничего не волнует слишком глубоко.

Даже медицина кажется ему ступенькой, но, по крайней мере, она ему нравится.

Киллиан захлопывает за собой дверь.

— Приятно знать, что твое чувство сарказма может быть улучшено. А насчет нормальных людей — это полная чушь. Если бы ты была нормальной, то не стала бы издеваться над собой, как маленькая грязная шлюха.

Мои щеки пылают, когда я отпускаю награду и поворачиваюсь к нему лицом.

— Киллиан!

— Что?

— Ты можешь?

— Что?

— Не называть меня шлюхой вне секса, ты, извращенный урод.

— Давай сначала разденем тебя, а потом я подумаю.

— Сначала я хочу кое-что набросать.

— Сделай это после.

— Нет, я должна сделать это сейчас, пока это не ускользнуло от меня. Я набросаю это очень быстро и перерисую позже.

— Что это?

— У меня только предчувствие, так что я не буду знать наверняка, пока не перенесу это на бумагу. — Я ухмыляюсь. — Я странная и не такая, как все.

— Возможно, это обнаженная натура?

— Обычно я их не рисую.

— Обычно?

— Иногда в классе.

— Мне нужно поговорить с твоим колледжем, чтобы они запретили тебе рисовать голых людей.

— Прекрати, ты тиран. — Я не могу удержаться от смеха. — Ты не видишь, как я плачу от того, что ты трогаешь пациентов и видишь их голыми.

— Это другое. Они пациенты.

— И это искусство.

— Мне все равно не нравится.

— Ты привыкнешь.

— Тогда начни меня убеждать.

— Что?

— Разве ты не говорила, что хочешь рисовать? — Он достает пачку большой, белой бумаги из ящика стола, достает механический карандаш и бросает их на ковер напротив огромного зеркала. — Набросок.

Я сажусь на пол, скрестив ноги, и сужаю глаза.

— Значит ли это, что ты будешь ждать, пока я закончу?

— Ты знаешь, что я не терпеливый человек. По крайней мере, не когда дело касается тебя. — Он встает на колени позади меня и встречает мой взгляд в зеркале, темный и суровый, как самый сильный шторм из сезона ураганов. Его палец цепляется за бретельку моего платья и скользит по руке. — Как насчет того, чтобы нам обоим заняться своими делами?

— Я не собираюсь делать наброски, пока ты трогаешь меня. — Мой голос становится низким, определенно с примесью возбуждения.

— Это была не просьба, Глиндон. Либо мы будем делать это, пока ты делаешь наброски, либо без них. Меня устроит любой вариант.

— Ты чертов диктатор. — Я смотрю на него через зеркало. — Я собираюсь притвориться, что тебя нет.

Низкий смешок наполняет комнату.

— Во что бы то ни стало. Я с удовольствием посмотрю на твою попытку.

Я разглаживаю страницу, намереваясь полностью игнорировать его, пока механический карандаш скользит по странице непрерывными, сжатыми штрихами.

Периферийным зрением я вижу, как Киллиан ухмыляется мне в зеркале, стягивая рубашку через голову и отбрасывая ее в сторону, а затем снимая брюки и боксеры.

Моя рука замирает на бумаге, и его ухмылка расширяется, когда он стоит на виду перед зеркалом.

— Нравится то, что ты видишь, детка?

Этот ублюдок знает, как жестоко он красив, и без колебаний использует этот факт как оружие.

Но я отказываюсь смотреть на него или восхищаться им прямо сейчас. В этот раз он не получит своего.

Он протягивает руку к моим волосам, и я думаю, что он оттащит меня за них, потому что он не любит, когда его игнорируют, но он просто гладит их.

— Знаешь ли ты, что когда я впервые увидел тебя, я хотел схватить тебя за волосы, когда ты захлебывалась моим членом?

Я поджимаю губы и продолжаю рисовать, даже не понимая, к чему я веду.

Он встает на колени позади меня и проводит рукой по моему горлу.

— Я также хотел ухватить этот нежный пульс и почувствовать его под своими пальцами, зная, что у меня есть сила ослабить, а затем в конечном итоге остановить его... как сейчас.

Мое сердце замирает, а потом снова оживает, когда он сжимает его. Я встречаюсь с его глазами в зеркале, моими выпуклыми, его темными.

— О, посмотри на это. Наконец-то