– Коха́ны Якубе (любимый Яков)… – обращается к папе доктор Юндзилл.

Разговор у них идет по-польски, но я понимаю этот язык хорошо.

– Коха́ны Якубе… Видишь, я к тебе пришел…

– Я даже знаю, зачем вы ко мне пришли! – словно поддразнивает его папа.

– Якубе! Ты же сам понимаешь… Кухарку сменяем, кучера сменяем – и то интересуемся: а что собой представляет новая кухарка или новый кучер? А тут ведь дело серьезное! – Он понижает голос: – Новый царь! Жизнь меняется! Хочется, чтоб она стала лучше… Что-то у тебя на лице я не вижу этих ожиданий, этой радости, а?

– А откуда их взять, шано́вный (уважаемый) коллега? – говорит папа невесело. – Есть, знаете, такая русская пословица: «Яблочко от яблоньки недалеко падает!»

– Да… – соглашается Юндзилл. – Яблоня в самом деле была не очень…

Тут в кабинет входит новый человек – невысокого роста, с чем-то вроде абажура над глазами.

– А, – радуется ему папа, – вот кто расскажет нам интересные вещи!.. Вы знакомы с Александром Степановичем, шановный коллега Юндзилл?

Пока доктор Юндзилл обменивается рукопожатием со вновь прибывшим, папа продолжает:

– Александр Степанович Ветлугин – один из самых образованных людей в нашем городе. Историк!

– Преподаете в гимназиях? – спрашивает доктор Юндзилл.

– Нет! – очень резко отстраняет вопрос Александр Степанович. – Для преподавания в гимназиях требуются не только знания – некоторое количество их у меня есть, но и другие добродетели, каковых у меня нет.

Я знаю Александра Степановича и знаю о его бедственной жизни. Взрослые говорят, что его невзлюбило начальство «за смелость и независимость суждений». Я понимаю это так, что Александр Степанович, наверно, не подлаживался к такому начальству, вроде нашей Колоды, и не вторил ей в угоду, как «синявка»: «Ах, прэлэстно, прэлэстно!» И его уволили из гимназии. Он дает частные уроки, но их у него мало, да и обращаются к нему всё больше малоимущие ученики. Папа и мама очень любят Александра Степановича, постоянно зовут его к нам в гости. Но он – гордый человек, приходит редко, отказывается от обеда или чаю: «Благодарствую. Сейчас вкусил дома».

– Александр Степанович! – говорит папа, усаживая его в кресло. – Что вы можете сказать нам по случаю последних событий?

– Что же? Могу помянуть ныне скончавшегося государя Александра Третьего… Только чем поминать-то? – И, прижмурив под абажуром свои больные глаза, Александр Степанович начинает говорить так гладко, словно он читает по книге: – Рождение Александра Третьего было возвещено в три часа дня жителям столицы триста одним выстрелом с бастионов Петропавловской крепости. Вечером того же дня столица была иллюминована… Неведомый поэт напечатал в журнале «Маяк» приветственную оду:

Наследник ты полсветные державы,

Младенец Александр! Как много пред тобой

Светил родных лучами славы

Осиявают путь земной!..

– Осиявают? – смеется папа.

– Так точно: осиявают. Затем, – продолжает Александр Степанович, – при самом рождении своем Александр Третий был назначен шефом Астраханского карабинерного полка, а самому полку было пожаловано отличие – носить вензель своего державного шефа: офицерам – золотой, нижним чинам – из красного сукна. Вот как будто и все, что я могу сказать об Александре Третьем. По крайней мере, такого, за что мне не нагорело бы от начальства. Да, вот еще при его рождении отец его – позднее Александр Второй – передал в распоряжение санкт-петербургского военного генерал-губернатора три тысячи рублей на «вспомоществование беднейшим жителям столицы…». Все.

– Но… – Доктор Юндзилл смотрит на Александра Степановича с величайшим недоумением. – Но ведь мы… мы хотели бы…

– Александр Степанович, – мягко говорит папа, – мы с доктором Юндзиллом хотели бы услышать от вас не о покойном Александре Третьем, а о новом царе – Николае Втором.

Александр Степанович открывает под своим абажурчиком красные, воспаленные глаза и в упор смотрит на папу:

– Яков Ефимович! Если о царе, чей жизненный путь сегодня уже закончился, я могу сказать вам лишь так немного, то что же можно сообщить о царе, который сегодня только вылупляется из яйца, как цыпленок? Ничего… Имею честь кланяться.

И Александр Степанович быстро уходит. Он и всегда приходит и уходит неожиданно, сегодня он как-то не по-обычному нервничает. А тут еще мама зовет всех чай пить.

– Простите… Тороплюсь по делу… – И нет уже Александра Степановича.

Папа и доктор Юндзилл долго молчат. Потом папа вдруг говорит:

– Что ж, дорогой коллега, подождем еще немного. Завтра, вероятно, будет обнародован манифест нового царя. А вдруг там будет что-нибудь неожиданное? Хорошее?

Доктор Юндзилл тяжело поднимается со стула, кладет свои могучие руки на папины плечи и говорит с хитрой улыбкой:

– Ой, Якубе, Якубе! Таким «веселеньким» голоском, как ты это сейчас сказал, – таким я разговариваю только с самыми безнадежными больными, которых я уже никак не надеюсь вылечить!.. Ну что же, подождем царского манифеста…

Он уходит, папа провожает его в переднюю.

Возвратившись в кабинет, папа застает меня задумавшейся в уголке его дивана. Папа садится к письменному столу.

– Папа… – говорю я. – Я все знаю…

– Все? – спрашивает папа с наигранным удивлением. – Завидую тебе!

– Да, все.

– Какая осведомленность! – балагурит папа. – И какая скромность! «Знаю все»! Не больше и не меньше! Может, скажешь и мне?

– Пожалуйста. Все волнуются из-за того, что новый царь. Какой он будет – хороший, плохой? Так, папа?

– Так, – подтверждает папа очень серьезно. – А еще что?

– А еще… вот тут я немножко не поняла… Все гадают: будет какая-то очень нужная вещь в манифесте или не будет?.. Чего это они ждут, папа, а? Какая это у них желательная штучка?

– «Желательная штучка», – посмеивается папа. – Видишь ли… как бы это тебе сказать?

Я слезаю с дивана и с оскорбленным видом иду к двери.

– Ку-у-уда? – кричит папа. – Сию минуту подойти ко мне!

Я подхожу.

– Ты что это за фокусы показываешь?

– Никаких фокусов я не показываю! – говорю я угрюмо. – А только надо что-нибудь одно. Не хочешь сказать – ну, так и говори: не скажу! И все. А ты начинаешь размазывать: «Видишь ли… собственно говоря… Как бы тебе сказать…» Можно подумать, мне пять лет!

– Да ведь трудно мне объяснить тебе это, тупица ты!

– Ах, я еще и тупица?

– Да постой ты, господи, неугомонная какая! Я обдумываю, как сказать это… Непонятное ведь оно для тебя!

– Если я не пойму, я скажу: объясни еще раз!