Видимо, это было общим рассуждением — и в большой романовс­кой семье, и в Петербурге.

«Берегитесь ваших трубочистов, им велено в важных домах сыпать порох в трубы. Избегайте театров, маскарадов, ибо на днях будут взры­вы в театрах, в Зимнем дворце, в казармах» (из письма в Третье отделение).

«Говорили, что под Малою церковью Зимнего дворца найдено несколь­ко пудов динамита...» «Теперь в Исаакиевском соборе ежедневно ос­матривают подвалы — неровен час, может, и туда подсыплют динамита, благо, что так легко теперь делают...» «Угрожают 19-го февраля взор­вать весь Петербург...» «...Одни рассказывают, что будет испорчена во­допроводная труба в Петербурге... останемся без воды, другие, что были получены печатные листки в казармах Преображенских, Конногвар­дейских и 8-м флотском экипаже, что они будут взорваны; говорят, что вторично во дворце было какое-то несчастье, что продолжают находить динамит» (из дневника генеральши Богданович).

«Пережившие эти дни могут засвидетельствовать, что нет слов для описания ужаса и растерянности всех слоев общества. Говорили, что 19 февраля, в годовщину отмены крепостного права, будут совершены взрывы в разных частях города. Указывали, где эти взрывы произойдут. Многие семьи меняли квартиры, другие уезжали из города. Полиция, сознавая свою беспомощность, теряла голову. Государствен­ный аппарат действовал лишь рефлекторно. Общество чувствовало это, жаждало новой организации власти, ожидало спасителя» (Эжен-Мельхиор де Вогюэ, дипломат).

Эхо 5 февраля — взрыва во дворце царей — покатилось по всей России.

На нелегальной квартире обсуждали случившееся и народовольцы.

Халтурин был в ужасающей депрессии. Нет, не потому что убил и искалечил больше полусотни человек... Он не мог себе простить, что царь остался жив.

«Известие о том, что царь спасся, подействовало на Халтурина са­мым угнетающим образом. Он свалился совсем больной, и только рас­сказы о громадном впечатлении, произведенном 5 февраля на всю Россию, могли его несколько утешить, хотя никогда он не мог прими­риться со своей неудачей» (Л. Тихомиров).

Сожаление о погибших гвардейцах Великий И.К., конечно же, вы­разил.

Прокламация Исполнительного Комитета «Народной воли» от 7 февраля 1880 года:

«С глубоким прискорбием смотрим мы на погибель несчаст­ных солдат царского караула, этих подневольных хранителей вен­чанного злодея. Но пока армия будет оплотом царского произво­ла, пока она не поймет, что в интересах родины ее священный долг стать за народ против царя, такие трагические столкновения не­избежны».

Так что сами виноваты.

И в заключение — новая угроза: «Объявляем еще раз Александру !I, что эту борьбу мы будем вести до тех пор, пока он не откажется от своей власти в пользу народа, пока он не предоставит общественное переустройство всенародному Учредительному собранию».

В тот же день 7 февраля хоронили погибших гвардейцев.

Царь был в церкви во время отпевания и погребения. На катафалке стояли 10 гробов. Глядя на эти выстроившиеся гробы, Александр ска­зал: «Кажется, что мы еще на войне, там, в окопах под Плевной!»

ПРОРОЧЕСТВО ДОСТОЕВСКОГО

Вернувшись в Россию и издав роман «Бесы», заклейменный передо­вой русской критикой, Достоевский на некоторое время отдается пуб­лицистике.

Он начинает печатать «Дневник писателя». И не обманывает в на­звании — это дневник. С исступленной откровенностью он беседует с читателем обо всем, что его захватило в эти дни — о событиях в политике, о своих воспоминаниях, сражается с либеральной крити­кой и письмами несогласных с ним читателей. Он жаждет быть ис­кренним, он не признает никакой политической корректности, его «кусательные мысли» — постоянно против течения. «Дневник» жад­но читали даже не согласные с ним. Ибо это было приглашение в мир Достоевского.

Работа над «Братьями Карамазовыми» прервала «Дневник».

В эти годы самые близкие вечно одинокому писателю люди — Константин Победоносцев, журналист Алексей Суворин и прочие вожди ретроградной партии. Это его круг. Но и они должны опа­саться Достоевского. Как бы ни был он консервативен в своих убеж­дениях, он никогда не сможет стать официозным. И если он славит союз «народа-богоносца» с самодержцем, то в интересах народа, и если выступает против нигилистов, то отрицает расправы и казни. «Сжигающего еретиков я не могу признать нравственным человеком... Нравственный образец и идеал есть у меня один — Христос. Спрашиваю: сжег ли бы он еретиков, — нет. Ну так значит сжигание еретиков есть поступок безнравственный» (письмо К. Кавелину).

Эти знаменитые строчки — ключ к Достоевскому...

Верность Христу важнее для него верности убеждениям. Она и есть его убеждение... И если сегодня он ретрограднее всех ретрогра­дов, то завтра он вдруг — либеральнее всех либералов. Он напишет в «Записной книжке»: «Наша консервативная часть общества не менее говенна, чем всякая другая. Сколько подлецов к ней примкнули». И будет называть себя... «русским социалистом!»

Он в постоянном диспуте... с самим собой. Это битва «нет» и «да",которые подчас мучительно одновременно звучат в его душе.

И последний его роман-завещание «Братья Карамазовы» — гигант­ская фреска, изображающая битву Бога и дьявола в человеческом сер­дце, полный предчувствий апокалипсической катастрофы, которая гро­зит России.

«Братья Карамазовы» печатаются сейчас — в 1879—1880 году — под грохот взрывов террористов. И роман имеет небывалый читательский успех.

И, конечно же, самый злободневный из русских писателей, был по­трясен случившимся 5 февраля. Вскоре после взрыва в Зимнем дворце в квартире Достоевского состоялся прелюбопытнейший разговор.

20 февраля его навестил Алексей Сергеевич Суворин, человек, которо­го знала вся читающая Россия. Алексей Суворин — владелец и редак­тор «Нового времени» — влиятельнейшей официозной газеты.

Суворин явился с морозца — высокий, худой, как всегда в распах­нутой бобровой шубе с тростью. В лице этого человек было что-то ли­сье, бесовское. Суворин вполне мог стать героем романа Достоевского.

Он выбился из жесточайшей бедности, стал известным журналистом, его фельетоны читала вся Россия. Ему пришлось пережить трагедию, пос­ле которой он едва не помешался: его жену застрелил в гостиничных но­мерах любовник. Суворина привезли в гостиницу и она умирала на его руках. И все это обсуждалось в газетах... Но он не сломался. Весь ушел в дело — купил захудалую газету «Новое время» и в короткий срок сделал ее знаменитой. Причем основной линией газеты вчерашнего бедняка стал патриотизм националистической партии, ненависть к либералам и анти­семитизм. «Девиз суворинского "Нового времени", — зло писал Салты­ков-Щедрин, — идти неуклонно вперед, но через задний проход».

И тем не менее этот блестящий и страшный человек был другом двух величайших писателей — Достоевского и впоследствии Чехова. Суворин подробно описал в дневнике свой разговор с Достоевским. И этот удивительный разговор совершенно необходим для понима­ния того, что происходило тогда в России.