Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он снисходительно пожал плечами:
— Эти европейцы неисправимые идеалисты. Впрочем… Пароход наш уже подходит к Генуе… Мы сейчас расстанемся. Я совершенно незаметно провел с вами два часа сорок семь минут. Очень рад. Не откажитесь принять от меня на память эту любопытную вещицу!
Джошуа вынул из бумажника зубочистку и благоговейно протянул ее мне.
— Это что такое?
— Это замечательные зубочистки. Их всего у меня три, и каждая обошлась мне в 300 долларов.
— Из чего же они сделаны? — изумился я.
Он самодовольно улыбнулся.
— Из пера на шляпе Наполеона Первого, на той самой шляпе, в которой он был на Аркольском мосту. Мне было очень трудно достать эту вещь!
Джошуа Перкинс пожал мне руку, надел пиджак, засвистал фальшиво и зашагал за носильщиком.
Я подошел к борту парохода, бросил наполеоновскую зубочистку в воду и стал смотреть на закат…
ГЕНУЯ
Генуя знаменита своим Campo Santo; Сашро Santo знаменито мраморными памятниками; памятники знамениты своей скульптурой, а так как скульптура эта — невероятная пошлятина, то о Генуе и говорить не стоит.
Впрочем, есть люди, которые с умилением взирают на такие, например, скульптурные мотивы:
1) Мраморный детина, в мешковатом сюртуке, брюках старого покроя и громадных ботинках стоит у чайницы, долженствующей, по мысли скульптора, изображать могилу отца детины; детина, положив под мышку котелок, плачет. Ангел, сидя на чайнице, тычет в нос безутешному молодцу какую — то ветку;
2) Огромный барельеф: внизу на крышке гроба стоит ангел и передает, вытянув руки, парящему наверху ангелу — покойника, с безмолвной просьбой распорядиться им по своему усмотрению.
3) Безносая смерть тащит упирающуюся девицу в склеп.
4) А вот девица, судьба которой лучше — ее просто два ангела ведут под руки к вечному блаженству.
5) Целая композиция: мраморный хозяин умирает на мраморной кровати, окруженный домочадцами; налево господин в мраморном галстуке не то утешает, не то щекочет пальцем даму, возведшую глаза горе.
Всюду невероятное смешение старомодных сюртуков и панталон с ангельскими крыльями, ангельскими хитонами, ангельскими факелами в руках.
Ангельское терпение нужно, чтобы пересмотреть всю эту бессмыслицу.
Во время нашего путешествия по этому бесконечному морю испорченного мрамора произошел странный инцидент.
Именно: Крысаков, который задержался около стучащейся в райские двери девицы, вдруг догнал нас бледный и в ужасе зашептал:
— Со мной что — то случилось…
— Что такое?
— Сколько кьянти выпили мы за завтраком? — спросил Крысаков, дрожа от страха.
— Сколько каждому хотелось — ни на каплю больше, А что случилось?
— Дело в том — я не знаю, что со мной сделалось, но я сразу стал понимать по — итальянски.
— Как так? Почему?
— Видите ли, около той «девушки у врат» стоит публика. Вдруг кто — то из них заговорил — и я сразу чувствую, что понимаю все, что он говорит!
— Какой вздор! Этого не может быть.
— Уверяю вас! Другой ему ответил — и что же! Я чувствую, что понял и ответ.
— Тут что — то неладно… Пойдем к ним!
Мы подошли.
— Слышите, слышите? Я прекрасно сейчас понимаю, о чем они говорят… О том, что такой сюжет они уже встречали в Риме… Хотите, я вам буду переводить?
— Не стоит. Это излишне.
— По… почему?
— Потому что они говорят по — русски.
Мифасов оглядел фигуру смущенного Крысакова и уронил великолепное:
— Удивительно, как вы еще понимаете по — русски.
СТРАШНЫЙ ПУТЬ
Путь из Генуи в Ниццу был ужасен. Отвратительные грязные вагоны, копоть, духота.
Все мы грязные, немытые — и умыться негде.
Едим ветчину, разрывая ее пальцами, и пьем кьянти из апельсинных шкурок и свернутых в трубочку визитных карточек.
Солнце склонялось к закату. Все мы сидели злые, мрачные и все время поглядывали подстерегающими взорами друг на друга, только и ожидая удобного случая к чему — нибудь придраться.
В вагоне сразу стемнело.
— Удивительно, как на юге быстро наступает ночь, — заметил Мифасов. — Не успеешь оглянуться, как уже и стемнело.
— Удивительно, как вы все знаете, — саркастически заметил Сандерс.
— В вас меня удивляет обратное, — возразил Мифасов.
Вдруг в вагоне стало проясняться, и опять дневной свет ворвался в окно.
— Удивительно, — захихикал Сандерс, — как на юге быстро светлеет.
Поезд опять нырнул в туннель.
— Удивительно, — сказал Крысаков, — как на юге быстро темнеет…
— Черт возьми, — проворчал Сандерс, — как быстро время летит. Сегодня только выехали, и уже прошло три денечка.
— Опять темнеет! Четвертая ночка!
— А вот уже и рассвет… Четвертый денечек. С добрым утром, господа.
Угрюмо озираясь, сидел затравленный Мифасов.
Чем дальше, тем туннели попадались чаще, и до границы мы проехали их не меньше сотни.
Когда, по выражению Крысакова, «наступила ночка», я вдруг почувствовал, что какое — то тяжелое тело навалилось на меня и стало колотить меня по спине. Я с силой ущипнул неизвестное тело за руку, оно взризгнуло и отпрыгнуло.
Поезд вылетел из туннеля — все смирно сидели на своих местах, апатично поглядывая друг на друга.
— Хорошо же, — подумал я.
Едва только поезд нырнул в следующий туннель, как я вскочил и стал бешено колотить кулаками куда попало.
— Ой, кто это? Черрт!
Опять светло… Все сидят на своих местах, подозрительно поглядывая друг на друга.
— Кто это дерется? Что за свинство, — спросил сонный Сандерс.
— Действительно, подхватил я, — безобразие! Вести себя не умеют.
Тьма хлынула в окна. И опять поднялась в вагоне неимоверная возня, рев, крики и протесты.
— Стойте! — раздался могучий голос Крысакова. — Я поймал того, который нас бьет. Держу его за руку… Нет, голубчик, не вырвешься!
Засиял свет — и мы увидели бьющегося в крысаковских руках Сандерса.
Все набросились на него с упреками, но я заметил, как змеилась хитрая улыбочка на губах Мифасова.
От Монте — Карло к нам в купе подсели две француженки.
Одна из них обвела нас веселым взглядом и вдруг нахлобучила Крысакову на нос его шляпу.
— Ура! — гаркнул Крысаков из — под шляпы. — Отселе, значит, начинается Франция!
НИЦЦА
Ницца — небольшой городок, утыканный пальмами.
Мы попали в него в такое время, когда все приезжее народонаселение состояло из шести человек: нас четырех и тех двух француженок, которых мы встретили в вагоне.
У бедняжек, очевидно, в сезоне были такие плохие дела, что уехать было не на что, и поэтому они влачили вдвоем жалкое существование, надеясь на случай.
Но случай не подвертывался, потому что, кроме нас, никого не было, а наши принципы удерживали нас от легкомысленных поступков и преступного общения с