Но этим смысл инструкции не исчерпывался. Апраксин должен был не только стоять и делать вид, что собирается двигаться, но и «всегда, когда время допустит», с некоторым войском «помалу вперед продвигаться». В каком направлении «вперед» нужно было продвигаться, в инструкции не говорилось. Особенно отчетливо ее противоречия и недоговоренности выявились в 35-м пункте, где отмечалось: до весны «не признавается за удобно всею нашей команде поручаемою армией действовать противу Пруссии или какой город атаковать, однакож ежели б вы удобный случай усмотрели какой-либо знатный поиск над войсками его [Фридриха] надежно учинить или какою крепостию овладеть, то мы не сумневаемся, что вы онаго никогда из рук не упустите… Но всякое сумнительное, а особливо противу превосходящих сил сражение, сколько можно, всегда избегаемо быть имеет».

Не без оснований Д. М. Масловский писал, что «в общем выводе по инструкции, данной Апраксину, русской армии следовало в одно и то же время и идти, и стоять на месте, и брать крепости (какие-то), и не отдаляться от границы. Одно только строго определено: обо всем рапортовать и ждать наставительных указов».

Инструкция — плод бестужевской политики полумер, обрекавшая русскую армию на бездействие и риск, так и не была реализована. Прибыв в ноябре 1756 года в Ригу, Апраксин ознакомился с стоянием армии и пришел к выводу, что начинать зимний поход с имевшимся под рукой 26-тысячным войском без полевой артиллерии и необходимых припасов невозможно. В штабе армии не было даже карт предполагаемого района действий. 17 ноября С. Ф. Апраксин писал И. И. Шувалову: «От сего времени и столь рановременного и неудобного похода небезуповательно, что и дезертиров будет много, и болезни умножиться могут, и все сии в Конференции полученные известия (от Австрии), которые и ко мне сообщены, происходят от единой нетерпеливости видеть начатия и от нас настоящего дела; но нам не должно по тому поступать, а смотреть на собственный свой интерес и пользу, почему прошу ваше превосходительство при случае Е. И. В. внушить, чтобы со столь рановременным и по суровости времени и стуже более вредительным, нежели полезным, походом не спешить». Шувалову удалось уговорить Елизавету отложить поход против Пруссии.

Из всего этого видно, что Апраксин всецело зависел от приказов Конференции и не имел права распоряжаться войсками без формальной «апробации» петербургского кабинета по каждому отдельному поводу. Фельдъегеря неслись в Петербург и обратно по всякой мелочи.

Все это сделало русских безучастными наблюдателями бурных событий в Саксонии и Богемии: оперируя на второстепенном восточно-прусском театре войны, где почти не было войск противника, они не сумели оказать никакого влияния на ход боевых действии. Отягощенная переизбытком артиллерии и «административными неурядицами», армия шла крайне медленно. Кроме того, Апраксин панически боялся встречи с пруссаками, «о коих ходили целые легенды».

Сложность организации стратегического взаимодействия с союзниками, неизбежно присущая всякой коалиционной войне, являлась фактором, неблагоприятным для осуществления русской армией решительных стратегических методов. Главным в этом плане была своекорыстная позиция Австрии, с вооруженными силами которой русской армии приходилось действовать в тесной связи.

Активность русских военно-политических руководителей и полководцев тормозилась еще одним обстоятельством. Наследник престола великий князь Петр Федорович, слепой поклонник прусского короля, рассматривал войну с Пруссией как роковую ошибку. Между тем здоровье Елизаветы внушало опасения. При принятии стратегических решений иногда приходилось оглядываться на возможную смену власти, а за ней мог последовать кардинальный поворот в политике. Известно, что в конце концов именно так и произошло. Пока же Петр мог только выражать недовольство происходящими событиями, и то вполголоса. Так, по свидетельству его жены, будущей императрицы Екатерины, великий князь так реагировал на поражение пруссаков при Гросс-Егерсдорфе: «В то время общая радость по случаю успеха Русской армии обязывала его скрывать свои мысли; но в сущности ему досадно было поражение Прусских войск, которые он считал непобедимыми».

Все эти обстоятельства сказались на организации верховного командования. Высшим органом военного руководства являлась петербургская Конференция, командующие войсками были только исполнителями, лишенными самостоятельности в решении основных, наиболее важных стратегических вопросов.

Сказанное делает понятным тот факт, что в стратегических планах и директивах Конференции наряду с вполне здоровыми положениями, истоки которых лежали в традициях Северной войны, встречаем оговорки, ослабляющие позитивное значение таких положений, и явные уступки принципам западноевропейской стратегической системы рассматриваемого вопроса. К тому же большие расхождения в ряде случаев наблюдались между замыслами Конференции и фактическими стратегическими решениями и действиями командующих армиями. Последнее обнаруживается очень явственно уже при изучении первой полномасштабной кампании русской армии в Семилетней войне — кампании 1757 года.

Тем временем прусскому королю пришлось срочно разрабатывать меры для хотя бы временной остановки наступающих со всех сторон вражеских армий. Как-то раз вечером Фридрих, против обыкновения, пригласил к ужину всех своих генералов. Стол был накрыт под открытым небом, на широкой площадке. Поступил приказ не отгонять любопытных. За ужином разговаривали о предполагаемых предприятиях против неприятеля; генералы громко подавали свои советы; тут же был составлен план атаки, и в ту же ночь начались все приготовления. Фридрих рассчитывал, что между любопытными могли быть лазутчики, и не ошибся. Еще до рассвета принц Лотарингский обо всем узнал. Но он слишком хорошо знал своего противника и спокойно оставался на своем месте. И эта последняя хитрость не удалась.

Долее медлить Фридрих не смел: французы, вместе с имперским войском, приближались быстрыми шагами. Он оставил большую часть своей армии под начальством герцога Бевернского, которому в помощники дал Винтерфельда, для прикрытия Лаузица и Силезии от австрийцев, а сам с двенадцатью тысячами отправился в Дрезден, чтобы собрать там войско и двинуться к берегам Заале навстречу новому неприятелю.

Австрийцы спокойно оставались на своей позиции до тех пор, пока Мария Терезия не прислала своего канцлера Кауница в лагерь к принцу Лотарингскому со строжайшим предписанием действовать решительнее. Карл на другой же день напал на отдельный прусский корпус. Все выгоды и перевес сил были на стороне австрийцев: пруссаки дрались отчаянно, но должны были отступить со значительным уроном. В этой битве погиб отличный генерал Винтерфельд: он был ранен в грудь навылет и на следующий день умер.

Когда Фридрих узнал о смерти своего любимца, он воскликнул со слезами: «Боже мой, какое несчастье! Против всех моих врагов я еще надеюсь найти спасительные средства, но где найду я другого Винтерфельда?» Сами неприятели уважали этого отличного генерала. Когда тело Винтерфельда повезли в Силезию, в поместье покойного, австрийские форпосты отдали ему честь ружейным залпом и отделили отряд, который должен был проводить погибшего к месту погребения.