– Как это, Баббаланья, – сказал Медиа, – действительно ли круг квадратный?

– Нет, мой господин, но с тех пор, как Марди появился, мы, мардиане, делали попытки получше изучить его.

– Умно парировал. Теперь, Баббаланья, воображаешь ли ты, что можешь причинить вред, распространяя эти свои софизмы, которые, как и твоя теория дьявола, как кажется, освободят весь Марди от моральной ответственности?

– Мой господин, в основном люди не имеют связей, которые могут отсечь другие люди, и не имеют никакой неприкосновенности, которой другие люди могут их лишить. Скажите, a если хороший человек свободен совершить убийство – он убьёт? Скажите, a убийцу, подвергающего опасности свою душу, потворствующего убийственной мысли, – что сделает святым?

– Снова на грани, Баббаланья? Не прыгай, говорю тебе.

– Я не могу прыгнуть выше, мой господин. Я уже снижаюсь, иду вниз, вниз.

– Философ, – сказал Медиа, – из-за Аззагедди и таинственного обитателя, на которого ты мрачно намекнул, я не удивляюсь, что ты озадачен определением своей идентичности. Но когда ты кажешься больше всего самим собой?

– Когда я сплю и не мечтаю, мой господин.

– Действительно?

– Потому что дурацкий колпак тогда может быть надет и на вас, и вы не будете знать этого.

– Самый походящий тюрбан, который он и должен носить, – пробормотал Мохи.

– Всё же, мой господин, я живу, в то время как сознание не моё, в то время как по всему внешнему виду я – ком. И не может ли это же самое состояние, не противоречащее мне, быть всё время у тех из многих немых, неподвижных объектов, к которым мы так небрежно относимся? Поверьте мне, есть больше живых существ, чем те, что ползают, или летают, или плавают. Не думаете ли вы, мой господин, что нет ничего необычного в том, чтобы быть деревом? Чувствуя сок в ветвях, чувствуя бриз листвой? Не думаете ли вы, что ничто не должно быть миром? Одним из стада, подобно бизону, держащему путь через безграничные луга эфира? В виде птицы, которая не видит наши души, являющиеся нашими собственными символами живого существования? Ведь мы двигаемся, шумим, имеем органы, пульс и составлены из жидкостей и твёрдых частиц. И все они пребывают в этом Марди, как единицы. Ежедневно медленные, величественные биения его сердца заметны на поверхности в потоках лагуны. Его реки – его вены; когда он страдает, то землетрясения – его муки; его крик – это гром и плач души; и как тело бизона покрыто волосами, так и Марди покрыт травами и растительностью, среди которых мы, паразитирующие организмы, ползём, раздражаем и мучаем терпеливое существо, за которое мы цепляемся. Но всё же оно приходит в себя от первоначальной боли, которая была в его основе. Марди осознал свою ось. Когда вы льёте воду, разве она не булькает? Когда вы ударяете в жемчужную раковину, разве она не звенит? Не думаете ли вы, что нет ничего необычного в том, чтобы быть скалой? Существовать – значит быть; чтобы быть, до́лжно быть чем-то – быть чем-то…

– Продолжай, – сказал Медиа.

– И что это такое – быть чем-то? – спросил Иуми недоуменно.

– Вспомни сам то, что прошло прежде, – сказал Медиа.

– Не потеряй нить, – сказал Мохи.

– Не цепляйтесь, – сказал Баббаланья.

– Я снова дышу, – сказал Мохи.

Но зачем тогда сходить с места, философ? – сказал Медиа. – Между прочим, ты не старый ли Бардианна, который говорит, что ни один мардианин не обязан ходить, выставляя одну ногу спереди?

– Это для того, чтобы вернуться к неопределённости понятия, имея в виду самого себя, – сказал Баббаланья.

– Подходящая тема, – сказал Медиа. – продолжай.

– Мой господин, – пробормотал Мохи, – не подобен ли этот философ многоножке? Отрежьте ему голову, и, тем не менее, он поползёт.

– Временами я вижу себя сумасшедшим, – продолжил Баббаланья.

– Ах, теперь он начинает говорить дельно, – прошептал Мохи.

– Конечно, ты забываешь, Баббаланья, – сказал Медиа. – Насколько больше теорий у тебя есть? Во-первых, ты одержим дьяволом; сдай себя в аренду обитателю, и тогда ты превратишь себя в сумасшедший дом. Ты непоследователен.

– И по этой самой причине, мой господин, весьма последователен; в сумме мои несогласованности составляют мою последовательность. И, будучи последовательным сам, часто бываю непоследовательным по отношению к Марди. Общая последовательность подразумевает неизменность, но большая часть мудрых основ живёт в состоянии переходного периода.

– Ах! – бормочет Характер. – Моя голова вращается снова.

– Аззагедди в стороне, теперь, мой господин, и также специально для данного случая я, как таинственный обитатель, прихожу сейчас, чтобы рассмотреть себя, как лунатика. Но это последнее тщеславие основано не столько на безумии детальных действий, сколько на тех, в которых после медленного течения моих обычных и ежечасных действий я больше всего напоминаю всех других мардиан. Это походит на доведение до конца некой бессмысленной прихоти, лишённой чёткой цели. И хотя у многих моих действий, кажется, есть объекты и все из них почему-то устремлены друг к другу, то где же великий результат? Для какой заключительной цели я хожу, ем, думаю, мечтаю? Для какой большой цели Мохи вон там сейчас поглаживает свою бороду?

– Но я делаю это подсознательно, – сказал Мохи, пропуская свою руку и поднимая свою голову.

– В основе это так, старик. «Всё, что мы делаем, мы делаем вслепую», – говорит старый Бардианна. Во многих делах мы обходимся без знания – как с вами и вашей бородой, Мохи. И многих других мы не знаем в их истинном значении, по крайней мере, пока они не пройдут. Не половина ли наших жизней потрачена на упрёки в адрес неизбежных действий, об истинном характере и последствиях которых мы оказываемся совершенно не осведомлены в нужное время? Говорит же старый Бардианна: «Я не так часто ощущаю влечение к моим клубням ямса, как думаю о каждой вещи в мечтах», – так озадачивали его, казалось, вещи этого Марди. Но Алла-Малолла идёт дальше. Он говорит: «Позвольте нам собраться вместе, загадочным личностям: королям, клоунам и близким к ним. Мы связаны смешными чувствами; мы будем обманывать сами себя в странных фантазиях: мы – воздух, ветер, дыхание, пузыри; наши существа говорят в такт».

– Тогда, Баббаланья, – сказал Медиа, – зачем ты сейчас пустился во всю эту рапсодию? Ты вечно путешествуешь по кругу.

– Солнце на небесах, мой господин, как и я, ходит по кругу и светит во время своего движения. Старый Бардианна тоже вращался. Он сам так говорил. В его иносказательной главе по циклам и эпициклам с «Примечаниями по эклиптике» он дискутирует так: «Все вещи вращаются вокруг неких центров, для них установленных; поскольку устремление к центру всегда сильнее бегства от него. Для этого – вечное наше движение, без прогрессии; и мы кружимся, хотим мы того или нет. Если остановимся, то упадём в космос. Так, шаг за шагом, мы идём, и круг за кругом, дважды оборачиваясь вокруг нашей оси и вокруг солнца». В другом месте он говорит: «Нет ни апогея, ни перигея, ни севера, ни юга, ни права, ни лева; то, что сегодня вечером является нашим зенитом, завтра наш надир; стоять будем как обычно, стоять будем на голове; пытаться взлетать в воздух и падать вниз; здесь же приклеиваться клеем, сделанным из наших костей».

– Достаточно, достаточно, Баббаланья, – закричал Медиа. – Ты – очень мудрый мардиaнин, но самые мудрые мардиане порождают множество законченных идиотов.

– Да, создают, мой господин, но я был прерван. Я собирался сказать, что нет никакого места, кроме вселенной, никакого предела, кроме бесконечности, никакой основы, кроме пространства.

Глава XL

О колдунах на острове Минда

– Завтракать! Завтракать! – прокричал Медиа. – Время для второго завтрака! Подъём, товарищи! И пока накрывают скатерть, идите поклонитесь и вдохните бриз для аппетита. Послушай, ты, Ви-Ви! Не забудь тот калабас с синей, как море, печатью и круглым кольцом с клеймом. Это редкая старая вещь, Мохи, постарше тебя: кругосветный мореплаватель – так я называю