Но Арфарра не рассуждал, а подарил Киссуру белый клинок, и при виде клинка Киссур напрочь забыл, что две тысячи лет назад люди жили добродетельней, зато вспомнил, что они дрались бронзовыми топорами. А когда речь шла об оружии, Киссуру трудно было внушить, что бронзовый топор, даже изготовленный при идеальном государе, лучше стального меча.

– Их корабль, – продолжал Арфарра, – раскололся, видимо, на две части; меньшая, с людьми, упала за морем, большая упала близ деревни Гусьи-Ключи. Крестьяне страшно перепугались, сообразив, что в связи с небесным чудом приедут чиновники, а чиновники – это всегда плохо. Они свезли то, что обвалилось с неба, к глухой заводи, и закопали там. Нашелся, однако, один доносчик. Донос попал к экзарху Харсоме. Тот многое понял, ибо разбил в заводи военный лагерь и отдал приказ ловить всех чужеземцев. Но Харсому убили; в провинции началось замешательство; а Ванвейлен с товарищами протек меж моих пальцев и добился того, чего хотел с самого начала: удержать язык за зубами и убраться из нашего ада в свой благословенный и совершенно иначе устроенный рай.

– Почему – совершенно иначе устроенный?

– Потому что сам Ванвейлен был иначе устроен. Я немного испортил его, но с двумя убеждениями мне, пожалуй, ничего поделать не удалось. Во-первых, Ванвейлен полагал, что наживающий богатство подобен спасающему душу. А во-вторых, никак не мог понять, что убийство невинного человека может способствовать общему благу. Ему казалось, что только процветание человека способствует общему благу; а смерть всегда выйдет наружу и разразится скандалом.

Арфарра замолчал. Киссур сунул нож за пояс и опять стал глядеть на человека в медальоне, с золотой цепью на шее и свитком в руке. «А все-таки, любезный, – подумал он, – Арфарра-советник обвел тебя вокруг пальца».

– Я, – продолжал Арфарра, – долго думал, какая разница между властью закона и властью государя. Я полагаю, что разница эта не в равенстве прав, не в свободе, и уж, конечно, не в неподкупности чиновников. Я полагаю, что разница эта в том, что при самодержавной власти убийство невинного часто бывает государственной необходимостью. А при власти закона такое убийство должно выйти наружу и кончиться скандалом.

Белая собака шумно завозилась на полу. Арфарра замолчал. В спальню, неслышно ступая, вошел чиновник. По кивку Арфарры он вкатил новую жаровню, а потом, поклонившись, напомнил Киссуру, что сегодня вечером – именины его тестя, и что скромный дом Чареники ждет его. Киссур показал чиновнику на дверь, тот заспешил, шаркнул ножкой, влетел в каменный столик для лютни, вспискнул и убрался. Когда волкодав опять улеглся на место, Киссур сказал:

– Я помню, как вы, еще отшельником, спросили меня: «если б явились такие люди, по сравнению с которыми мы были бы как варвары по сравнению с империей, и завоевали бы нас, была ли б это справедливая война?» Это о них? Вы думаете, они явятся опять?

– Я так думал, – ответил Арфарра. – Я, конечно, понимал, что они могли опять разбиться по дороге, и кто знает, сколько времени занимает путь до звезд? Потом ты сказал мне, что никакой каменной птицы на островах нет, и я решил, что я что-то напутал. И вот теперь я знаю, что они уже успели воротиться, чтобы подобрать свой разбитый горшок, и пропали насовсем.

– Глупо, – возразил Киссур, – пришли и ушли насовсем. Отчего?

Арфарра пошевелился под одеялом.

– Ты, однако, тоже доплыл до Западных Островов и больше туда не плавал. Отчего?

Киссур подумал и сказал:

– Значит, у них в государстве разгорелась смута, и им стало не до нас.

– Тогда, – возразил Арфарра, – ты бы нашел в горах их разбитый корабль. А они вернулись за ним, и, я думаю, им стоило немало денег упаковать эту рухлядь.

– Значит, они не хотят, чтобы мы о них знали до поры до времени: шныряют меж нами, строят козни и портят судьбу государства!

«Не очень-то мы нуждаемся в их помощи, чтобы испортить судьбу государства», – подумал Арфарра, прикрыл глаза и сказал:

– Если бы они шныряли меж нами, они бы уничтожили отчеты об экспедиции.

– Так в чем же дело?

– Я, – сказал Арфарра, – принимал Ванвейлена за человека из морского города с народным правлением, и в последний наш разговор я пытался объяснить ему, что народоправство бывает только в маленьких городах в начале истории, но что нигде и никогда собрание граждан не правило протяженными странами. Дело в том, что просвещение варваров сильно отягощает налогоплательщиков. И чиновники, назначаемые государем, любят отличиться в его глазах, приобретая новые провинции и просвещая варваров. А чиновники, избираемые народом, любят отличиться в глазах народа, и тратят налоги на устройство бань, выдачу хлеба, или народные гуляния. И хотя, наверное, государство Ванвейлена устроено не совсем так, как торговые городки, – а все-таки, видать, демократии никогда не будут стремиться просвещать варваров.

Киссур положил портрет на пол, и большая белая собака немедленно стала обнюхивать нарисованного человека в отороченной кружевом мантии. Потом она подняла хвост, зевнула, отошла и легла поперек солнечного луча, пробивающегося сквозь шторы, всем своим видом выражая презрение к медальону.

– Значит, – проговорил Киссур, – это правда, что меч, отомстивший за смерть моего отца, разрубил Хаммара Кобчика пополам, и еще выжег в скале дыру глубиной в локоть и длиной в человека?

Арфарра, кряхтя, заворочался на подушках.

– Было там оружие, в этом корабле, – и какое! Такое, что ваш вассал даже не смог понять, что это оружие: вот и я бы полгода назад принял ящик с порохом за засыпку для стен!

Арфарра молчал, улыбаясь в одеяло, вышитое птицами и утками в бездонных заводях.

– Не нравится мне это! – сказал Киссур. – Нет государства, которому не нужна война. Если в государстве есть оружие, значит, будет и война. Если люди не будут воевать, оружие начнет воевать само. А если люди со звезд воюют, то зачем им воевать друг с другом за свои же объедки, когда можно объединиться и напасть на страну, в которой нет оружия и есть богатство? Не кажется мне, что народ с таким оружием – мирный народ!

– Напротив, – сказал Арфарра, – это очень мирный народ. Самое страшное оружие изобретают самые мирные народы.

Арфарра засмеялся.

– Тебе, Киссур, не нравится, когда государство умирает? А почему? Потому что его завоевывают окрестные варвары. Почему же варвары сильнее? Потому что люди империи добывают себе на жизнь трудом, а варвары добывают себе на жизнь войной. О, варвары ничего плохого не хотят империи! Но они считают несправедливым, что люди ленивые и робкие пьют из кувшинов с прекрасными лицами, и носят шелка и бархат, а люди храбрые спят на голой земле. И вот они идут и восстанавливают справедливость. Все на свете восстанавливает справедливость, Киссур, – бедняки, государи, разбойники и варвары, каждый восстанавливает справедливость по-своему, и каждый – с выгодой для себя.

Арфарра приподнялся в постели. Белокурый горец у его постели молча слушал его слова, и сильные длинные его пальцы мяли подаренный Арфаррой кинжал.