После триумфа шестьдесят шестого года все ожидали диктата футбольной моды от киевского «Динамо» и пророчили Виктору Маслову повторение успеха.

Но тренером московского «Динамо» стал Константин Бесков, столь успешно проведший предсезонные сборы, что уже после весеннего приза «Подснежник», тогда регулярно проводившегося (где москвичи победили дублем, пока основной состав совершал зарубежную поездку), заговорили о том, что столица Советского Союза своими футбольными принципами больше не поступится…

23

Я бы никогда не стал выражать сомнений в перспективе ведомой Якушиным сборной, если бы не волнение за Стрельцова — обозначится ли Эдуард в представлениях зарубежной публики о футбольном величии? Строго говоря, единственным популярным за рубежом игроком из СССР оставался Лев Яшин — о футболистах поколения, предшествующего яшинскому, почти не слышали, а если видели, то, как мы знаем, крайне редко. В середине шестидесятых стал приглашаться в символические сборные ФИФА Валерий Воронин. На лондонском чемпионате заметили бы Игоря Численко, но команда боролась за медали в его отсутствие.

В пятьдесят седьмом году, когда к товарищеским международным встречам относились внимательнее, «Франс-Футбол» выдвигал двадцатилетнего Стрельцова на «Золотой мяч» лучшего европейского футболиста среди таких кандидатур, как ди Стефано, Копа… Эдик шел седьмым в списке кандидатов. Но европейские обозреватели были под впечатлением всего лишь нескольких матчей во Франции, о которых на родине Стрельцова никто ничего не говорил, не представляя себе силы побитых «Торпедо» клубов. И вот десять лет спустя тридцатилетний Эдуард Стрельцов по существу дебютировал на мировой арене — того потрясшего многих специалистов здоровяка-юнца, конечно же, давно успели забыть.

Дело прошлое, но Якушин не слишком высоко ставил Стрельцова. Не спорил с теми, кто Эдика превозносил, однако со своими восторгами не торопился. Пожалуй, что на тот момент, когда он работал со сборной, Михей-тренер выше всех ставил Игоря Численко. Численко действительно очень талантливый форвард, что совсем немаловажно, очень понятный массовому зрителю игрок — и у нас, и за рубежом («Франс-Футбол» по результатам сезона шестьдесят седьмого именно «Число» поставил в десятку сильнейших европейских футболистов). Игорь провел в национальной команде столько же матчей, сколько и Стрельцов, но забил на четыре гола больше, чем он, — десять.

Собственно, очень уж принципиальных изменений в составе Якушин не произвел. В атаке, например, оставались те, кто так или иначе котировался и ранее: и Малофеев, и Банишевский, и Еврюжихин в шестьдесят седьмом году не раз выходили на весь матч в составе сборной. Михаил Иосифович не очень бывал доволен неприкрытым индивидуализмом Бышовца, но и не пытался заставить его играть контактнее с партнерами. По-моему, Якушин в работе со сборной сильной тренерской воли не проявил. Дал дважды почувствовать — правда, уже в шестьдесят восьмом году — свою твердую руку, но лучше было бы, наверное, для футбола, если бы он этого не делал.

Якушин любил повторять, что относится к игрокам как к своим коллегам. Он знаменит был своим умением руководить выдающимися мастерами. Но сборная СССР образца шестьдесят седьмого года по качеству футбола уступала, на мой взгляд, и московскому «Динамо» послевоенных лет, и тбилисскому «Динамо» в пятидесятом году, когда Якушина сослали в Грузию.

Разумеется, глубина понимания футбола и вообще весь его гений оставались при нем — и ругать его сборную, особенно сегодня, как-то не пристало. «Франс-Футбол» поставил ее по итогам года первой в Европе. Были у сборной СССР выразительные победы — и в Глазго над шотландцами в мае, и в Париже в начале лета, когда победили на «Парк-де-Пренс» 4:2. Численко по голу забил в каждом тайме, и Бышовец со Стрельцовым довершили дело во второй половине игры…

И Москву через неделю побаловали выразительным — и не без драматизма — зрелищем. Тогда Лев Иванович сплоховал, и при 3:1 в нашу пользу «глотнули», что называется, два мяча. Яшин тогда и вышел из доверия Якушина — круг их отношений замкнулся. Михаил Иосифович дал Льву сыграть еще тайм в конце месяца в Хельсинки, но гол от Линдхольма на сороковой минуте стал для Яшина последним в сборной. Однако тридцативосьмилетний вратарь за клуб еще поиграет — и так поиграет, что перед чемпионатом семидесятого года в Мексике его заявят резервным вратарем опять же в сборную…

Но тогда с австрийцами от конфуза — ничьей на глазах лужниковских ста тысяч — спас Эдуард Стрельцов: вбежал в штрафную площадку, напугав и одновременно запутав защитников изгибами корпуса, и головой забил четвертый мяч, заставив себя для такого чрезвычайного случая сыграть головой, чего делать не любил, однако умел, как выясняется…

С поляками играли во Вроцлаве и в Москве отборочные матчи XIX Олимпиады — у Эдика оставался призрачный шанс поехать в Мексику. Я про игру с поляками вспомнил из-за того, что польскую звезду Любаньского считали похожим на Стрельцова в молодости, но для нас уже привычнее был новый Эдуард — кто понимал в футболе, не мог не видеть, как он продвинулся в своем искусстве.

И все бы хорошо, но мы помнили, как четыре года назад ваял сборную команду Бесков, и видели, отрываясь на события чемпионата страны, как работают со своими командами Бесков и Маслов.

Нет, как театрал в юности я не упускал из виду приверженности Михея к Малому театру — театру Актера. Я понимал и его полемику с тренерами, настаивающими на режиссерском примате профессии. Но и Малый театр не бывал по-настоящему велик во времена, когда в труппе невелик бывал выбор «первачей». И у Якушина выдающихся игроков было разве что треть команды, а лепить вдохновенно из того, что есть, как Бесков, он считал ниже своего тренерского достоинства. А может быть, и не очень умел: в его «Динамо» совсем уж посредственностей брать стали попозднее; он как тренер такого почти не застал. Правда, после сборной он кое-чего добился в непредставительном «Пахтакоре». Однако заметьте, после сборной… Но, повторяю, я чересчур придираюсь к великому тренеру, удрученный несостоявшимся признанием Стрельцова за границей.

Как-то — уже в конце восьмидесятых — я беседовал с Бесковым, и он к чему-то сказал, что Пеле, Марадона, Стрельцов стоят в одном ряду, а игроки они по всему складу своему разные, что никак не противоречит мнению Стрельцова о себе и Пеле. Я, каюсь, провокационно, чтобы вовлечь в интересующий меня разговор Константина Ивановича, ввернул реплику, что Эдуард, мол, никогда на таком престижном уровне, как Пеле, не выступал — не участвовал, например, в первенствах мира. Я ожидал в оценке Эдика Бесковым того непременного «но», какое обычно возникает в разговорах о нем — о судьбе его, не сложившейся так, как могла и должна бы. Тем более что максимализм требований Константина Ивановича всем известен (и к тому же в момент беседы он был действующим тренером и от состязательных мотивов в мыслях о футболе не мог, казалось мне, отрешиться). Но Бесков спокойно сказал, что для любителя (в смысле болельщика) нужен какой-то обязательно общеизвестный, общепринятый престижный уровень, а для специалиста совершенно достаточно оценить, что в игроке есть, а где он себя проявил — во внутреннем чемпионате или на чемпионате мира — не столь важно.