Именно из-за металлического цветка и погиб Леха Плотников.

Леха был моим другом. Мы жили на одной лестничной площадке, наши квартиры имели общую стенку. Помню, мы даже собирались выпилить в этой стене потайную дверь, чтобы бегать друг к другу в гости в любое время и не спросясь родителей. Мы резали руки и смешивали кровь. Каждый из нас знал тайны и секреты другого. Во всяком случае, я думаю, что Леха действительно ничего не скрывал от меня. Да и какие серьезные тайны могут быть у двенадцатилетних мальчишек? Но у меня такая — была, и все те годы, что мы дружили с Лехой, я успешно боролся с искушением рассказать ему о Красном городе. Останавливала меня только иррациональная уверенность, что вдвоем мы все равно не сможем туда попасть, что Дверь распахнется только перед одним из нас, и совсем не обязательно этим одним буду я. Можно ли назвать такое чувство ревностью? Страхом потерять что-то, принадлежащее только тебе одному? Тогда я еще не так хорошо разбирался в таких вещах, и теперь уже трудно сказать, что помогало мне молчать семь лет подряд: неясные эти страхи или тревожное воспоминание о словах Волшебника, предлагавшего мне поделиться тайной Красного города с кем-то из своих друзей. В этих словах чудился скрытый подвох; неясным образом они связывались у меня в памяти с позвякиванием инструментов в карманах мешковатого комбинезона Волшебника и бурой краской на концах его огромного секатора. Каждый раз, когда я собирался рассказать Лехе о своих прогулках в Красный город, я вспоминал странную улыбку Волшебника и останавливался на полуслове.

Но однажды у Лехи случился день рождения, а подарка у меня, как назло, не было. Перед родителями я в чем-то провинился, так что просить у них денег не имело смысла. Подумав, я решил, что не будет ничего худого, если я подарю Лехе какую-нибудь диковину из Красного города. После некоторых размышлений я остановил свой выбор на поющем цветке.

Разумеется, мой друг сразу понял, что эта вещь из другого мира. Неочевидное для взрослых никогда не ускользнет от незамутненного взгляда ребенка. Леха пристал ко мне с расспросами; смущенный его настойчивостью, я соврал, что знакомый отца привез цветок из Африки, и Леха сделал вид, что поверил. Однако прошло несколько дней, и, дождавшись, пока я выйду из комнаты, Леха полез под кровать и вытащил одну из моих тайных коробок. Я, видно, что-то почувствовал, во всяком случае я кинулся назад и распахнул дверь в тот момент, когда друг безжалостно вываливал содержимое коробки на пол. Сначала, конечно, на полу оказалась всякая чепуха — рваные книжки без обложек, тряпочные куклы, надевающиеся на руку, в общем, вся моя нехитрая маскировка. А уже сверху на эту рухлядь посыпались настоящие сокровища.

Помню, что мне было стыдно. Я действительно очень переживал из-за того, что все эти годы, как Кощей Бессмертный, чах над своим златом, и все же жутко разозлился на Леху, который без спроса забрался в мою святая святых. Мы подрались, и мой друг, который был выше, крепче и сильнее меня, победил. Сидя на мне верхом, он потребовал немедленного и чистосердечного признания, без всякой лабуды про дядю из Африки, и я, распластанный на полу среди даров Красного города, во всем признался.

Я рассказал Лехе про Дверь, которая внезапно распахивается передо мною в самых неожиданных местах; про красноватое манящее сияние, про плоскую, усыпанную бурыми камнями равнину, на которой возвышаются белые с золотом конусы, изнутри похожие на огромные пчелиные соты, про залитую черным янтарем дорогу, протянувшуюся до ворот Города, про сами эти ворота, выкованные из облезающего зелеными чешуями металла, про ямы, засыпанные рыжим песком, из которого торчат серебристые антенны гудящих цветов…

Не рассказал я ему только про Волшебника. Более того, когда Леха, слушавший меня с широко раскрытыми глазами, спросил, живут ли в Городе люди, я отрицательно помотал головой. Сейчас, по прошествии стольких лет, я понимаю, что это решительно ничего не меняло. Но тогда мне казалось, что, охраняя этот последний осколок тайны, я могу уберечь своего друга от чего-то страшного. От чего — я и сам не знал.

Очень скоро выяснилось, что я ошибался.

Несколько дней мы увлеченно изучали сокровища Красного города — оказалось, что делать это вместе куда интереснее. Мы открывали новые свойства прозрачных шаров, деревянных птиц и янтарных спиралей, мы придумывали сказочные истории для каждого таинственного предмета, назначение которого не могли объяснить… Леха просто заболел Красным городом. Он постоянно спрашивал меня, из какого места чаще всего открывается Дверь, и страшно злился, когда я в тысячный раз повторял ему, что это невозможно предсказать заранее. Он вырвал из меня обещание, что, как только Дверь откроется в следующий раз, я немедленно сообщу об этом ему и не стану уходить в красный мир в одиночку. Снова и снова он заставлял меня рассказывать о том, как выглядит Красный город и окружающие его земли.

А потом Леха пропал.

К нам прибежала взволнованная Лехина мама и принялась расспрашивать меня, не знаю ли я, где ее сын. Я честно отвечал, что не знаю — гулять меня в тот день не пустили, потому что накануне я схлопотал «двойку» по математике и теперь в наказание должен был перерешать едва ли не все задачи из учебника. Леха же, придя из школы, быстро похлебал приготовленный бабушкой суп, крикнул «Бабуль, пока» и убежал на улицу. Больше его никто не видел и не слышал.

Когда обзвонили всех наших друзей и одноклассников, стало ясно, что с Лехой стряслась беда. Мои родители позвонили в милицию (мама Лехи уже не могла связно выговорить двух фраз) и сообщили о пропаже ребенка.

Смутно помню какие-то длинные переговоры с огромными людьми в форме, топтавшимися в нашем маленьком коридорчике. Помню плач Лехиной мамы, отрывистый голос моего отца… Помню, что хотел примкнуть к поискам Лехи, но был безжалостно отослан в постель и не узнал о том, как нашли Леху.

Он упал в канализационный колодец с плохо закрепленной чугунной крышкой. При падении он ударился головой о край этой самой крышки, потерял сознание, свалился в скопившуюся на дне колодца воду и захлебнулся. Во всяком случае, так заявил следователь.

Хоронили Леху спустя два дня. Леха лежал в гробу маленький, аккуратный, совсем не похожий на мертвеца. Казалось, что он только играет в смерть. Я не отрывал глаз от его спокойного, сосредоточенного лица, ожидая, что вот сейчас он моргнет и, улыбаясь, вылезет из дурацкого деревянного ящика, куда лег понарошку. Но Леха, разумеется, не моргнул и не улыбнулся, а в крематорий, куда унесли его гроб, меня не пустили родители. Вечером, лежа в постели, я представил себе Леху, въезжающего ногами вперед в ревущую огненную печь, и почувствовал, что задыхаюсь от страшного жара. Неделю я провалялся в постели с высокой температурой и бьющей в виски головной болью, а когда немного поправился, увидел в углу комнаты большой проем, из которого струилось знакомое красноватое сияние.

Впервые в жизни мне не хотелось подходить к Двери. Воображение мое еще не вполне освободилось от пагубного влияния болезни, и приступ страха, неожиданно обрушившийся на меня, оказался настолько силен, что я забился в самый угол дивана и даже завернулся в одеяло. Дрожа, вжимаясь лопатками в стену, я ждал, когда же исчезнет красноватый прямоугольник, но Дверь, как нарочно, и не думала закрываться. Красный город словно говорил мне, что я нужен ему и что он не собирается отступать, пока не получит то, в чем нуждается. Эта странная дуэль продолжалась не меньше получаса; в конце концов я сдался, слез с дивана, кое-как натянул на себя висевшие на стуле джинсы и футболку и обреченно побрел к Двери.