Ваноцца была права, когда стала успокаивать Чезаре. Александр VI, обрушившись на злоупотребления своего семейства, прекрасно понимал политические выгоды, которые он может извлечь из сына и дочери, поскольку знал: рассчитывать может не на Франческо и Гоффредо, а на Лукрецию и Чезаре. И верно: Лукреция была достойная пара своему братцу. Распутница по складу ума, нечестивица по темпераменту и честолюбица по расчету, она всегда страстно желала удовольствий, дифирамбов, почестей, золота, драгоценных камней, шелков и роскошных дворцов. Испанка, несмотря на белокурые волосы, куртизанка, несмотря на невинную внешность, Лукреция обладала головкой Рафаэлевой Мадонны и душою Мессалины; она была дорога Родриго и как дочь, и как любовница – в ней, как в волшебном зеркальце, он видел отражение собственных страстей и пороков. Поэтому Лукреция и Чезаре были его любимчиками, а все вместе они составили дьявольское трио, остававшееся в течение одиннадцати лет на папском престоле кощунственной пародией на Святую Троицу.

Впрочем, поначалу ничто не противоречило принципам, высказанным Александром в его наставлении сыну, и первый же год его правления превзошел все ожидания, которые римляне связывали с его избранием. Ему удалось наполнить городские амбары так щедро, как они не заполнялись еще на памяти людей, и чтобы благополучие распространилось даже на низшие слои общества, Александр делал многочисленные пожертвования из собственного кошелька, благодаря чему бедняки и те смогли принять участие в этом всеобщем пиршестве, чего не бывало уже давно. Удалось ему и восстановить безопасность в городе: в первые же дни Александр создал строгую и бдительную полицию, а также суд, состоявший из четырех докторов права с незапятнанной репутацией, которым вменил в обязанность сурово наказывать за ночные преступления, сделавшиеся при его предшественнике делом столь обычным, что само их число обеспечивало полную безнаказанность злодеям; первые же приговоры суда свидетельствовали о том, что он строг и его не могут смягчить ни ранг, ни богатство обвиняемого. Это было разительно непохоже на коррупцию при прошлом понтификате, когда на упреки в продажности судейских вице-камергер публично отвечал: «Господь желает не смерти грешника, но чтобы он жил и платил», и столица христианского мира решила, что вернулись славные дни папства. Таким образом, к концу первого года правления Александр VI вернул себе духовное влияние, утраченное его предшественниками. Чтобы завершить первую часть своего грандиозного плана, ему оставалось вернуть влияние политическое. Для этой цели в его распоряжении были два средства: союзы и завоевания. Он начал с первых. Арагонский дворянин, женившийся на Лукреции, когда она была всего лишь дочерью кардинала Родриго Борджа, не был человеком достаточно родовитым, богатым и талантливым, чтобы пригодиться Александру VI в его комбинациях, поэтому вскоре последовал развод и Лукреция Борджа оказалась готовой к новому замужеству.

Александр VI приступил к двояким переговорам одновременно: прежде всего, ему требовался союзник, который следил бы за политикой окружавших Рим государств. Джан Сфорца, внук Алессандро Сфорца и брат великого Франческо I, герцога Миланского, был владетелем Пезаро, а географическое положение этого города, лежавшего на берегу моря между Флоренцией и Венецией, очень устраивало папу. Он сразу обратил на Джана Сфорца внимание, и так как интересы обоих совпали, тот вскоре сделался вторым мужем Лукреции.

В то же время начались переговоры с Альфонсом Арагонским, наследником неаполитанской короны, о заключении брака между донной Санчей, его внебрачной дочерью, и Гоффредо, третьим сыном папы. Однако поскольку старый Фердинанд стремился извлечь из этого брака наибольшие выгоды, он затягивал переговоры, ссылаясь на то, что молодые люди еще недостаточно взрослы, и он, сознавая всю честь, которую ему оказывают этим предложением, не хочет торопиться с обручением. Дело на том и заглохло, к большому неудовольствию Александра VI, который не строил никаких иллюзий относительно этой отсрочки и воспринял ее как должно, то есть как отказ. Таким образом, Александр и Фердинанд остались в том же положении, как и прежде – политиками равной силы, ждущими, когда события склонятся на чью-нибудь сторону. Судьба улыбнулась Александру.

В Италии жизнь текла мирно, но все ее жители нутром чувствовали, что это спокойствие – затишье перед бурей. Страна была слишком богатой и счастливой, чтобы не вызывать зависть других народов. И действительно, небрежение Флорентийской республики еще не превратило пизанские равнины в болота, войны семейств Колонна и Орсини не сделали богатую римскую Кампанью дикой пустыней, маркиз Мариньяно[136]еще не стер с лица земли в одной только Сиенской республике сто двадцать деревень, а маремма[137]хоть уже и вредила здоровью, но, по крайней мере, не была смертельной: Флавио Блондо, описывая в 1450 году Остию, где нынче насчитывается всего тридцать жителей, лишь отметил, что во времена Древнего Рима она была более цветущей и население ее составляло пятьдесят тысяч человек.

Что же до итальянских крестьян, то они были, вероятно, самыми счастливыми в мире: селились они не разбросанно, вдали друг от друга, а в деревнях, окруженных стенами, которые защищали их урожай, скот и орудия труда; их дома, по крайней мере, те, что остались с тех пор, говорят о том, что жили они в достатке и со вкусом, не свойственным до сих пор даже многим нашим городским обывателям. Понемногу такое объединение общественных интересов и скопление людей в укрепленных деревнях сделало крестьян серьезной силой, какой никогда не были ни французские вилланы, ни немецкие крепостные: римские селяне имели оружие, общественную казну, выборных судей, а когда им приходилось сражаться, они делали это ради защиты родины.

Торговля процветала не в меньшей степени, чем сельское хозяйство: в те времена в Италии было множество фабрик, производивших шелк, шерсть, пеньку, меховые изделия, квасцы, серу и битум. То, чего не давала земля, ввозилось через многочисленные порты из стран Черного моря, Египта, Испании и Франции и зачастую отправлялось назад уже после того, как человеческое трудолюбие превратило ввезенное сырье в изделия: богатый давал товар, бедняк – свои руки. Первый был уверен, что не будет испытывать недостатка в рабочей силе, второй – в работе.

Не было предано забвению и искусство: хотя Данте, Джотто, Брунеллески и Донателло к тому времени уже умерли, зато появились на свет Ариосто, Рафаэль, Браманте и Микеланджело. В Риме, Флоренции и Неаполе находились многочисленные шедевры античности, а вследствие побед Мехмеда II к статуям Ксантиппа, Фидия и Праксителя присоединились рукописи Эсхила, Софокла и Еврипида.

Правители главных итальянских государств, глядя, с одной стороны, на обильные жатвы, богатые села, процветающие фабрики и великолепные храмы, а с другой – на окружающих Италию бедных и воинственных варваров, отдавали себе отчет, что в один прекрасный день Италия станет для последних тем же, чем Америка для Испании, то есть бездонными золотыми копями. Поэтому к 1480 году Неаполь, Милан, Флоренция и Феррара подписали оборонительный и наступательный союз, чтобы отражать наступление как внутренних, так и внешних врагов, напади они с моря или с Альп. Лодовико Сфорца, как самый заинтересованный в этом пакте, поскольку его земли были ближе всего к Франции – стороне, откуда грозил налететь вихрь, видел в новом папе человека, который не только сможет укрепить этот союз, но и продемонстрировать всей Европе его мощь и сплоченность.