class="p1">Меня привели в небольшое железобетонное помещение, где на двух ярусах располагалось шесть камер и не было ни души.

«Господи, только не это, – подумала я, – опять одиночный карцер».

Во всю стену, с пола до потолка, было огромное одностороннее стекло, за которым, если присмотреться, находился контрольный пункт надзирателей, где они, верно, уже жевали попкорн, готовясь наблюдать за реалити-шоу «Угроза американской демократии в тюрьме».

Меня завели в одну из камер и наглухо захлопнули железную дверь. Повисла гробовая тишина.

Я добрела до железных нар, кинула на них свой матрас, свернулась в клубочек, дрожа от холода, накрылась одеялом и отключилась.

Ночью маленькое окошко в железной двери открылось, в камеру сквозь него пробился яркий свет фонарика, скользнувший по стенам и замерший на одеяле: охранник, видимо, проверял, дышу я или нет. Еще миг, и камера снова погрузилась в печальный полумрак.

Утром дверь открылась щелчком с центрального пункта. Я открыла глаза и оглядела свои новые владения: камера была еще меньше, чем та, где я провела последние 10 месяцев в Александрийской тюрьме. Снова железные нары, унитаз и раковина в углу, маленький железный столик с приваренной к нему табуреткой и окошко под потолком, в котором виделся маленький клочок неба и ярко-зеленая сочная трава. Земля была на уровне окна, так что я поняла, что это подвальный этаж. В камере было невероятно грязно – всюду валялись клочки черных кудрявых волос, перемешанных с пылью.

Я тихонько толкнула дверь и вышла в коридор, уставившись на стену-окно. Оттуда, наверное, на меня тоже смотрел кто-то, сокрытый от моего взгляда отражением в стекле. По центру отделения был круглый железный стол и пять приваренных к нему табуреток. Слева от камеры был душевой закуток, отделенный лишь створкой не больше метра высотой, наподобие тех, через которые бравые ковбои врывались в бары Дикого Запада. Только створка была серо-голубой и очень хлипкой. Душевая представляла из себя помещение не больше моей камеры, в потолок была встроена душевая лейка, а вместо смесителя из стены торчала ржавая железная кнопка. Пока я осматривала душ, в отделении появился надзиратель. Оставив на железном столе поднос с овсянкой и куском хлеба, а также стакан с какой-то сладковатой жидкостью белого цвета, видимо, растворимым сухим молоком, он безмолвно исчез.

Выйдя из душевого помещения, я увидела, что на стене есть телефон. «Ура! – подумала я, – это уже отличный знак!» Я моментально бросилась к автомату, но трубка была отключена. Этого я, к сожалению, ожидала. Я села на маленький железный табурет и стала ждать, что же будет дальше. Через час надзиратель появился снова, не сказав не слова и не глядя на меня, он прошелся по отделению, забрал поднос и исчез за дверью. Все снова погрузилось в тишину. Чтобы как-то занять себя, я решила обустроить свое грязное жилище. Оглядевшись по сторонам, я заметила, что мне выдали рулон туалетной бумаги. Намочив обрывок, я протерла пол и сантехнику.

Так прошло несколько часов. Надзиратель вернулся снова.

– Извините, – аккуратно окликнула его я, – тут телефон не работает.

Он, притворившись, что не услышал мой вопрос, исчез. Я снова осталась одна. Еще через час дверь отворилась, и уже другой мужчина в форме охранника сообщил мне, что приехал мой адвокат. Не знаю, как Боб нашел меня, но я была невероятно рада возможности выйти из этого страшного места хоть на чуть-чуть. Меня повели по бесконечным коридорам через железные раздвижные двери.

– Мария! – радостно сказал Боб, поднимаясь со стула в маленькой, не больше пары квадратных метров, пустой комнате с деревянным столом и двумя железными стульями, – слава Богу! Мы тебя потеряли. Я приехал, как только смог. Я догадался, что ты здесь, потому что сюда часто привозят заключенных перед отправкой в транзитный центр. Почему ты так выглядишь? – удивился он, заметив мои попытки придерживать штаны рукой.

– Боб, я так рада! Пожалуйста, сообщите родителям, что у меня все хорошо. И извините, ради Бога, что я так выгляжу. Мне очень неудобно перед вами, – смутилась я. – Другого размера у них не было, а еще у меня нет белья, – и я рассказала Бобу про новые условия моего содержания.

Он нахмурился, а потом добавил:

– Странно, что тебя снова изолировали. Ты же не доставляла проблем в прежней тюрьме, даже была работником в отделении, а это уже высокая степень доверия. Почему же тебя держат как террористов 11 сентября?

– Не знаю, Боб. Только, пожалуйста, скажите, сколько мне еще придется здесь пробыть?

Боб только пожал плечами. Ни заключенным, ни их адвокатам не сообщали никаких подробностей про процесс этапирования.

– Надеюсь, что недолго, а пока я постараюсь что-нибудь сделать с этими нечеловеческими условиями, – добавил он.

– Можно мне получить хотя бы ручку и, – я обратила внимание, что в руках у Боба есть папка с документами по моему делу, – оставьте мне эти бумаги. Я буду писать на оборотной стороне.

Боб протянул мне несколько листов и пообещал решить вопрос с ручкой.

Через полчаса я снова оказалась в пустом отделении. В руках у меня был маленький, не больше мизинчика, стерженек ручки. Это было мое спасение.

Поздно вечером новый надзиратель – пухлый белокожий мужчина в очках – открыл дверь моего отделения и снова, стараясь не смотреть на меня, пошел обходить пустое отделение.

– Извините, сэр, – опять осмелилась я заговорить с единственной здесь живой душой, когда он уже почти оказался в дверях, – пожалуйста, не уходите. Можно мне Библию?

Он на мгновение замер спиной ко мне и ушел, хлопнув железной дверью.

Еще через полчаса он вернулся. Я так и продолжала сидеть за железным столом, ведя свои дневниковые записи на оборотной стороне бумаг, которыми со мной щедро поделился Боб.

В руках надзирателя была книга. Он аккуратно положил ее на стол.

– Сэр, скажите, – спросила я, видя, что, кажется, он немного расположен ко мне, – сколько я здесь пробуду? Я хотела бы позвонить родителям. Они очень переживают. Прошу вас.

Он замер и испуганно посмотрел мне в глаза, развернулся и хотел выйти из отделения.

– Сэр, у вас же есть дети, – тихо сказала я.

Стоя у железной двери спиной ко мне, он неожиданно ответил:

– Мне запрещено с вами разговаривать. Я знаю, кто вы. Я по телевизору видел. Вы – русская секс-шпионка.

И он вышел из отделения. Видимо, любопытство взяло верх над запретом начальства, и он и дальше перед выходом из отделения продолжал обмениваться со мной парой фраз. Так я узнала, что в изоляторе для особо опасных заключенных, шпионов, террористов и массовых убийц, мне придется пробыть