У Кота был тоже уверенный вид. Но в отличие от копа он лучше скрывал свои чувства. Я чувствовал его самоуверенность только по знакомому и характерному запаху горячего пластика. Думаю, я могу сказать, что в таком возбуждении я его еще не видел ни разу. Казалось, он уже трещит от сжигающего изнутри огня.

Я сидел справа от дилера, и мне предстояло сделать ставку первым. Никто не должен был догадаться, что у меня есть шанс собрать «флэш-ройял», тем более червовый, если его поджидал кто-то другой из игроков. Поэтому я сделал небольшую ставку, изобразив страх и неуверенность.

— Слушай, но у тебя же все хорошо, — затараторил пес, — и у них двоих тоже. Чего тебе еще надо? Я лучше ничего не чувствовал за все время.

Кот снова уставился в пустое пространство за моей спиной.

Рука его замерла над фишками, которые предстояло поставить на кон.

— Превосходно, — сказал Пучок. — Он же собирается поставить все, не так ли?

— Угу, — откликнулся я. Кот мог принять этот возглас за попытку отвлечь его.

Он ухмыльнулся и пригладил усы.

— Ну-ну-ну, — протянул он. Алчность зажглась в его взоре, он едва сдерживал себя, едва мог усидеть на месте. Последний раз я видел такой блеск в глазах Себастьяна, когда тот принял меня за Санту.

Кот запустил руки в кучу лежавших перед ним разноцветных кружочков, извлек оттуда фишек примерно на миллион и стал с выразительным шумом трясти их, зажав между ладонями.

Затем он преспокойно ссыпал фишки обратно в кучу и сбросил карты.

Кровь хлынула мне в лицо и затем отхлынула обратно, так что я едва удержал голову над столом. Похоже, я начинал сдавать.

Кот заметил мое смятение и, будучи Котом, решил усилить его, бросив карты передо мной и показав свои три десятки. Фантастический набор, хотя против моего он ничего не значил.

Коп тоже мог собрать флэш, правда, не такой, как у меня, и тоже отказался делать ставку.

Имея на руках такие карты, можно поставить на кон последнее, включая фамильное серебро, — но никто этого не сделал? Почему?

Опять я почти ничего не выиграл, причем на лучшем раскладе в жизни. Это было необъяснимо! Но хуже всего, что на лицах двух своих главных оппонентов я заметил ухмылки, по которым можно было заключить, что они-то как раз могут все объяснить.

Что это — камеры наблюдения, с помощью которых они заглядывали в мои карты? Или же у них были какие-то другие методы вроде моей собаки? Но если бы они точно знали, что у меня на руках, они действовали бы иначе, не стали бы все время сбрасывать карты. Похоже, им были известны не только мои карты, но и мои мысли. А это уже было досадно, ведь я считал чтение мыслей своей прерогативой.

— Ты же выиграл! — ликовал пес, не соизмеряя размер ставки и выигрышной комбинации.

— Чему ты радуешься?

— Ну как же — мы выиграли. А ты разве не рад?

— Ничуть.

Последовала новая раздача, и я с удивлением обнаружил, что в моей жизни, похоже, наступила полоса сплошного везения.

Не стану погружаться в детали, но у меня в руках очутились две девятки плюс одна на столе. Три карты одного достоинства. Опять.

— Сейчас мы их прищучим, — возликовал пес, чьи оценки основывались на моей реакции, а не на картах. Я ощутил какое-то дуновение слева от своего лица. Я огляделся по сторонам, потом опустил взгляд вниз и увидел Пучка, который, не в силах сдержать радости, махал хвостом во все стороны. Хвост вертелся точно пропеллер.

И вновь руки замерли над горой фишек. В этот раз Кот даже не смотрел в мою сторону. Он просто сбросил карты. То же самое сделали и все остальные.

— Не везет? — осклабился Кот и снова стал противно щелкать языком.

— Везет, везет, везет! — заладил пес, искательно заглядывая мне в глаза.

В этот момент я обратил внимание, что Кот смотрит на Пучка. Причем не просто на Пучка, а на его хвост. Пес вилял хвостом во все стороны, образуя в воздухе целый вихрь в предчувствии скорого возвращения домой, когда мы наконец отыграемся.

Я все понял. Мы засветились окончательно и бесповоротно. С Пучком больше играть нельзя.

— В чем дело? — спросил он, внезапно помрачнев от моих мыслей. — Чем ты так опечален? Мы же идем домой? О, нет! — заскулил он, и уши его поникли.

Кот засмеялся и покачал головой. То, что было нашей единственной надеждой, теперь выдавало нас со всеми потрохами.

Теперь мы очутились на игровом поле, которое мне нравилось меньше всего, — уровень первый.

Я пытался запихнуть пса под кресло, но всякий раз, когда я получал плохую раздачу и падал духом, он начинал поскуливать, и всякий раз, когда у меня были отличные карты, от которых дух захватывало, он бился в истерическом припадке радости.

Мы сжились, срослись друг с другом, он стал громкоговорителем, мегафоном моих эмоций, сообщавшим, что творится у меня на душе и в моих картах всем присутствующим за столом.

Причем его было не остановить, он буквально закладывал меня на моих глазах.

В результате я час за часом терял деньги, какая бы карта ни шла, причем без всякой надежды отыграться.

К следующему перерыву, в полночь, я уже был в проигрыше, не в таком уж большом, но и не в маленьком.

— Путь твой близится к концу, бродяга? — спросил Кот, очевидно задетый тем, что я назвал его Тиддлсом, то есть пьяницей, и нагнулся погладить пса.

— Кто у нас хороший мальчик? — язвительно спросил он. — Давай-давай, виляй своим хвостиком, нам это очень нравится.

Встав из-за стола, он уперся в меня взглядом:

— Чертов вуду.

Это было все, что он сказал, прежде чем удалиться.

— Что-то он мне не нравится, — заметил пес. — И воняет от него…

Я оставил как-то большую стопку виниловых папок в машине, и Пучок потом месяц жаловался на смрад в машине, хотя лично я ничего не чувствовал.

Майлс был тут как тут.

— Что происходит, приятель? — Я обратил внимание, что в расслабленном состоянии у него был барский, итонский акцент, когда же Майлс был возбужден, из него так и выпирал австралиец.

— У нас проблема. Кажется, пора смываться.

— В тюрьму? — жизнерадостно сообщил он.

— Не хотелось бы.

— Вот то-то и оно.

— В чем дело?

— Дело в собаке.

— С ним что-то не так?

— Вы что, не видите? — прошипел я. — Он выдает меня с головой. Всякий раз, как я получаю на руки хорошую комбинацию, он виляет хвостом, как чокнутый, и наоборот — скулит, когда у меня лысые фишки.