А рыцари спрашивали его, с кем и когда воевал он, и под чьими знамёнами служил, где и когда сидел в осадах. И он говорил им, хотя и без хвастовства, и ему было чем гордиться. И кавалер видел, что они его уважают. И был он там счастлив, особенно после третьего кувшина вина.

Уже стемнело, и был вечер, когда они разошлись, Волков отлично провёл время и рад был новым знакомцам. Максимилиан и Ёган дождались его. И они поехали домой. Волков был весел и не совсем пьян. По городу народ уже не ходил, а те, кто ходил, были пьяны. Доехав до дома, кавалер разделся, снял сапоги и сидел за столом, просто пил пиво и не ел, только глядел на то, как едят его люди, и рассказывал им, что было на праздничной мессе. И все интересовались, слушали его особенно Агнес, которая в храм попасть не смогла. А вот Брунхильда и слушать не хотела, и вниз не пришла, велела принести ей еду наверх, где и сидела одна. Волков пошел было к ней, да она сразу ушла в свою комнату и дверь заперла.

Тогда он пошел, себе, и лёг, да не спалось ему. Он всё переживал события дня, и шествие и праздничную мессу, и внимание архиепископа и обед с рыцарями. И думалось ему, что в былые дни, дни нестерпимой тяжести и холодов и мучений от ран, никогда он и помыслить не мог, что будет ему такой почёт и такое богатство. И дом тёплый, и слуги, и деньги, да и о рыцарском титуле он не мечтал. И теперь не хотел он всё это упускать, но что бы сохранить всё это ему нужно было что то, что удержало его в этом статусе. Да ему нужны были деньги, много денег, и тут он рассчитывал на мушкеты. И тут мысли его перестали быть сладкими, и думал он о том, что дело с мушкетами на Роху возлагать нельзя, нужно самому его вести. И от этих мыслей он протрезвел окончательно, и пошёл вниз выпить воды. А внизу уже никого не было кроме Марты, все спать пошли, а она мыла кастрюли. Волков пошёл наверх, но у спальни женщин остановился. Постучался, пожелал видеть Брунхильду. Но ему не открыли, он опять постучал, и тогда услышал голос Агнес:

– Господин, Хильда вас видеть не желает. Говорит, что бы вы шли к себе.

– Открой дверь.– Настоял Волков.

– Она говорит, что б вы жену себе завели, и к ней больше не ходили, – донеслось из-за двери.– Она вам боле давать не будет.

– Ах вот как, – с угрозой сказал кавалер, и ухмыльнулся.

Больше ничего говорить не стал, а пошёл вниз, туда где, стараясь не греметь мыла медную сковороду Марта. Марта увидев его, немного перепугалась, перестала тереть тряпкой сковороду, а Волков подошёл к ней, взял за локоть, и забрал из рук сковороду, положил её на стол.

– Господин,– тихо произнесла Марта, испуганно глядя на него.

А он потянул её к лестнице, складывала руки, словно умоляла, теряла деревянные башмаки на ступеньках и чуть упираясь, повторяла всё время:

– Господин… Господин…

А он не слушал её, тянул наверх, завёл в покои свои, а она всё твердила, вроде как умоляла, трясясь от страха или ещё от чего:

– Господин, господин…

Он подвёл её к кровати, повернул к себе спиной, толкнул на кровать, поставил её на колени, на самый край, задрал подол, и с удовольствием, не спеша взялся за женский её зад. Её зад был не так хорош, как у Брунхильды, худа она была, и пятки её были черны, но ему сейчас было всё равно. Он её хотел, хотел и взял, не спеша и с удовольствием, а она так и повторяла тихо всё время:

– Господин, господин мой…

После он завалился на кровать, и лежал, а она поправляла платье, и даже в свете свечи он видел, как раскраснелись её щёки.

– Дай мне кашель,– сказал он, указывая на комод.

Она подала, он не глядя запустил в него руку, и, не считая вытащил кучу мелочи, меди и мелкого серебра, протянул ей. Марта схватила деньги, прижала к груди, поклонилась.

– Ступай, я спать буду. – Сказал Волков.

Но она стояла, не уходила.

– Чего?– Спросил кавалер.

– Господин…– она волновалась.

– Ну чего тебе?

– Боюсь, госпожа Брунхильда теперь меня погонит.– Наконец произнесла она.

– Не бойся, – обещал Волков,– не погонит.

Она не уходила. Не верила.

– Ступай, говорю, не погонит, не жена она мне.

По правую руку от архиепископа сидел его канцлер, приор брат Родерик. По левую – аббат монастыря Святых Вод Ёрдана и казначей курфюрста брат Илларион. Напротив архиепископа сидел сам викарий Себастиан, нунций Святого Престола, глаза и голос Папы. А рядом с ним, сидел мирской господин, в дорогих одеждах и золотых перстнях, которого пригласил приехать на совет сам нунций, и был это не кто иной, как бургомистр и голова городского совета свободного города Фёренбурга магистр Шульц. Так же за большим столом, покрытым драгоценной красной скатертью сидело ещё почти двадцать важных персон, двое из которых были воинского сословия, а остальные все князья церкви: аббаты и епископы. Все кроме епископа Вильбурга. Канцлер брат Родерик и его не обошёл приглашением, да выслал его так, что бы епископ Вильбурга непременно опоздал. Он и опоздал. Служки, разносили кубки из серебра, ставили их пред святыми отцами и мирянами, разливали вино драгоценное, поставили такой кубок с вином и пред нунцием, да тот, известный аскет, отверг вино, просил воды. Курфюрст подумал, что сей грубый жест ему в укор, назло, и ещё больше невзлюбил нового нунция, уже думая, что предыдущий был не так уж и плох.

Потом приезжий викарий прочёл короткую молитву, и все условности были соблюдены, медлить далее смысла не было, и брат Себастиан заговорил, сразу о деле:

– Прискорбно говорить мне о том, но король и император длят распрю свою, в благодатных землях, когда еретики и магометане рвут тела и души детей Истинной Церкви. И здесь и в странах южных.

– То воздаяние нам за грехи наши,– со скорбью в голосе отвечал курфюрст.

– Верно-верно,– соглашался нунций и продолжал,– но долг Церкви по мере сил облегчать, и так не простую, жизнь детям своим.

– На том и стоим,– соглашался курфюрст.– Молимся за детей наших.

– Молитва великая сила, но мир наш несовершенен, и порой, кроме молитвы, надобен и металл презренный, что бы люди добрые и сильные духом, не думали о пропитании семей своих и посвящали жизни свои и силы свои сохранению Столпа веры нашей, Святого престола. И я со смирением прошу ваше Высокопреосвященство, принять участие в святом деле этом.

Курфюрст насупился и молчал, конечно, он знал, зачем приехал нунций, но не думал, что он заговорит о деньгах вот так вот сразу. Он взглянул на казначея, как бы давая ему слово, и брат Илларион, человек тихий и спокойный заговорил:

– Казна земли Ланна – пуста, только что императору было дарено сто семьдесят лощадей, война с еретиками опустошила нас.

– Неужто такая богатая земля и тридцати тысяч не соберёт? – Не верил нунций, начиная с завышенной суммы.

Архиепископ только усмехнулся, а казначей продолжал: