Ни одна из этих вещей больше не имела значения. Он словно разом освободился от них. Каким-то образом они стали иными и вернулись к нему обычными воспоминаниями.

— Если я смогу ее освободить, мы вырвемся из этого сумасшедшего дома! — пробормотал он.

Он прилетит в Пастельный Город на последней в королевстве летающей лодке. Там поговорит с карликом, а может даже и с королевой. И поставит свои условия.

— Тебе никогда не нравилось в космосе, — шептал он, соскребая большим пальцем тонкий, белесый, похожий на лишайник налет, затянувший потускневшую кристаллическую обшивку сетью крошечных трещин. Одно это прикосновение приводило его в трепет. Он пнул кормовой люк, чтобы проверить, откроется ли он, и был вознагражден гулким «бум-м-м!»

— А движки у нас еще работают. Смотри-ка!

Внезапно Хорнрак отшвырнул меч из Высокого Города и схватил Фей Гласе за плечи. Женщина безучастно смотрела на него.

— В свое время я на таких летал! Не веришь? — и, не дожидаясь ответа, заорал: — Этот призрак вернул мне небо… Он вернул мне небо!

Эльстат Фальтор подполз сзади на четвереньках и подобрал брошенный баан. Какие-то кошмары прошлого все еще преследовали Рожденного заново, и он хихикал, точно пьяный.

— Тиль не терпит подачек красавцев-философов, — бормотал он. — Тиль больше не гуляет в их металлических садах!

Он вскочил, вращая над головой баан. Гудя и рассыпая искры, энергоклинок чертил дуги в мертвом влажном воздухе. Не обнаружив другого противника, он двинулся на Хорнрака, который, защищаясь, выхватил свой старый стальной нож.

— Фальтор, — крикнул он, — нам больше незачем спорить! Прекрати!

Но Фальтор не мог остановиться. Хорнрак подпустил его поближе, увернулся от баана — лезвие качнулось у самых его ключиц — и полоснул Фальтора по руке. Нож, отрубив два пальца, рассек сухожилия. Фальтор выронил оружие и недоуменно уставился на свою руку.

— Эта рука больше никогда не станет меня искушать, — объявил он и прежде, чем его успели остановить, с пением убежал в темноту.

— Я не хотел, — пробормотал Хорнрак, — Этот нож предал меня.

Он бросил нож и наступил на него, но на этот раз лезвие не сломалось, а миг спустя Хорнрак уже забыл о нем. Ему нужно было попасть на борт «Тяжелой Звезды». Снова подобрав баан, он принялся кромсать кормовой люк. Кристаллический корпус стонал под ударами. Вскрыв люк, наемник пролез внутрь и втащил за собой сумасшедшую, которая не переставала оглядываться через плечо.

Лодка была заброшена и пуста. Из трещины в палубе двигатели выпускали непрерывный поток ленивых светящихся пылинок. Эти маленькие фиолетовые червячки цеплялись за все металлические поверхности, они облепили кольчугу Хорнрака и собрались вокруг стальной полоски, которая стягивала на затылке его волосы. Чуть дальше пощелкивали и пели приборы — он смутно различал их голоса. Все покрывал толстый слой пыли. Хорнрак бесшумно бродил по палубе, касаясь хорошо знакомых предметов. Его слегка трясло.

На мостике горел свет, который словно проникал сквозь — бутылочное стекло.

— Заходи, присаживайся, — буркнул Хорнрак, обращаясь к Фей Гласе.

Через изуродованный люк пролезло насекомое: он слышал, как оно возится в шлюзе.

Нос лодки смотрел прямо в стену «стадиона», который он видел снаружи, но через иллюминаторы было ничего не разглядеть: казалось, они покрыты каким-то студенистым веществом, похожим на желатин. Насекомое на корме царапалось, пересекая шлюз. Вот оно замерло, потрещало крыльями… И ушло.

Хорнрак перевел дух и сглотнул.

— Сиди и не дергайся, — сказал он женщине.

Он пытался вспомнить порядок действий. Его неловкие прикосновения заставляли лодку стонать и содрогаться.

Она состарилась. Там, на Луне, что-то жизненно важное ушло из нее, опустел некий тысячелетний резервуар…

Внизу, сочась светом, часто и мерно забились двигатели. Это продолжалось несколько минут. Потом толчки, отдаваясь во внешнем корпусе, раскололи его, точно колокол. Осколки темного стекла посыпались на мостик. В переборке над самым плечом у Хорнрака появилась трещина дюймов двадцать шириной, из нее потек зловонный газ, Фей Гласе сбило с ног и швырнуло в угол. Там она и осталась лежать, похожая на брошенное полотенце, подогнув свои исцарапанные ноги так, что колени едва не упирались в подбородок. Лодка сдвинулась на пару дюймов и снова застыла. Студенистая жидкость текла из носовых иллюминаторов, заливала мостик и там, смешиваясь с песком, превращалась в грязную слизистую пленку. Хорнрак вцепился в подлокотники кресла.

— Сука, — прорычал он. — Ах ты, старая сука…

Видно было, как песок снаружи фонтанами взлетает к пурпурному небу. С отчаянным стоном «Тяжелая Звезда» вырвалась из удерживающей ее стены и воя, как безумная, взмыла в воздух. Хорнрак рыдал. Инструменты истеричным шепотом требовали его внимания, но он забыл, для чего большинство из них предназначено. Запах в каюте вызывал тошноту. Хорнрак подался вперед, чтобы выглянуть в иллюминатор. Лодка покачивалась над ямой в форме эллипса, окруженной валом, около ста ярдов длиной. Она была заполнена серым, вязким веществом — кажется, животного или растительного происхождения, — которое вытекало через брешь, точно белок из яйца. По мере того, как эта гнилостная субстанция толчками уходила из своего вместилища и ее уровень падал, на дне ямы начинали вырисовываться очертания колоссальной человеческой фигуры.

Бенедикт Посеманли!

Чудовищное, извращенное разрастание его плоти продолжалось на протяжении всех лет пустоты, проведенных на Луне. Затянутый в толстый резиновый комбинезон, не дающий его телу лопнуть, обросший новыми сенсорными органами — завитками и веревками плоти, которые сообщали только о новых изменениях и боли, он лежал, не в силах пошевелиться. Он попытался стать чем-то иным — и потерпел неудачу. Его руки были раскинуты в стороны, тучные ноги вытянуты. Именно отсюда он посылал своих призраков с отчаянными посланиями в Вирикониум и за его пределы.

«Все, чего я хочу — это умереть».

Качаясь между двумя реальностями, он не ощущал ни одной. Был только сон, наполненный запредельной болью. И все же он был полубогом, демиургом, источником все новых и новых кошмаров Земли, которые расходились от него, как круги от камня, брошенного в стоячий водоем. Сам того не желая, он стал усилителем всего, что исходило от стаи — подобно тому, как некогда был ухом, слушающим звезды. Он лежал так десять лет, стеная, всхлипывая и рыгая в маску, которой был вынужден закрывать свое раздутое лицо, чтобы воспринимать хоть какую-то часть окружающего мира.

Но это было еще не все. Личинки стаи, точно паразиты, прогрызали его грузную рыхлую плоть — они прятались там, пока сила тяготения не выдавливала их наружу, чтобы потом убить. В тысяче миль отсюда, в ложных окнах тронного зала в Вирикониума, его изображение говорило Целлару;

«Кладка полна. Что бы из них не появилось, оно перекроит мир в соответствии со своими целями».