– Он говорил, что его жизнь в опасности, – раздался голос Сьюзен из кресла-качалки. – Кричал: «Если не будет денег, я мертвец!»

Армстронг потер лоб.

– Сьюзен, этот разговор не для твоих ушей. Иди в гостиную и побудь там, пока мы беседуем с твоей мамой.

Его дочь выразительно посмотрела на Бесс:

– Скажи ему, мама.

– Я ничего ему не дала. И тогда он совсем взбеленился.

– Он сказал, что мама всегда была против него. Он назвал ее ненормальной. Он говорил гадкие вещи о том, что было с ней до замужества…

– Сьюзен была в соседней комнате и все слышала. И она пришла сюда.

– Я только хотела сказать, чтобы он не обижал маму. Я только хотела…

Глаза его дочери наполнились слезами. Бесс положила руку на ее плечо.

– Все случилось так быстро! Вдруг у него в руке появился твой нож – тот, что ты держишь за дверью. Потом он схватил Сьюзен…

Армстронг окаменел. За дверью висел его мясницкий нож, который он всегда затачивал до бритвенной остроты перед тем, как убрать в ножны. Уже догадываясь, что произошло, он по-новому увидел ее скрюченную позу и бледное лицо.

– Мне надо было сразу же вырваться, – сказала Сьюзен. – И я, наверно, смогла бы, но он…

Роберт быстро пересек комнату, взял прижатую к шее руку дочери и отвел ее в сторону. В руке обнаружилась окровавленная тряпица, а на шее – ярко-красная полоса. Лезвие вошло достаточно глубоко, чтобы рассечь кожу; еще чуть-чуть, и оно бы задело одну из важнейших артерий. На несколько секунд у него прервалось дыхание.

– Мама громко закричала, и прибежали мальчики. Увидев их, Робин растерялся – ведь они ростом почти с него, и сил у них немало. К тому же их было двое. Он ослабил хватку, и я смогла вырваться…

– Где он сейчас?

– Пошел к старому дубу ниже по течению, напротив Сивушного острова. Сказал, что будет ждать тебя там. И что ты должен принести деньги, иначе ему конец. Так он велел передать.

Армстронг прошел из кухни вглубь дома. Они услышали, как открылась и потом захлопнулась дверь его кабинета. Он провел там всего несколько секунд и вернулся, застегивая на ходу пальто.

– Не надо, не ходи туда, папа!

Он положил руку на голову дочери, поцеловал жену в висок и, не сказав ни слова, вышел наружу. Но, едва закрыв дверь, тут же распахнул ее снова и потянулся туда, где обычно висел его мясницкий нож. Ножны были на месте – пустые.

– Нож он забрал с собой, – сказала Бесс.

Ее слова наткнулись на уже закрывающуюся дверь.

Короткие бурные ливни первой половины дня сменились ровным и плотным дождем. Каждая капля при падении на воду, на поле или на крышу, на листья деревьев или на человека издавала отдельный звук, но его невозможно было отделить от остальных; и все вместе эти звуки создавали равномерный шум, который обволакивал Армстронга и Флит, изолируя их от окружающего мира.

– Я тебя понимаю, – обратился всадник к лошади, похлопав ее по холке. – Я и сам предпочел бы остаться в тепле под крышей. Но ничего не поделаешь.

Тропа была неровной и каменистой, и Флит двигалась шагом, аккуратно обходя выбоины и переступая через препятствия. Время от времени она поднимала голову, шумно втягивала ноздрями воздух и прядала ушами.

Армстронг был погружен в свои мысли.

– Для чего ему понадобилось столько денег? – гадал он вслух. – И почему именно сейчас?

Во впадинах тропа была подтоплена, и лошадь шлепала по воде.

– Свою сестру! Родную сестру! – воскликнул Армстронг, и Флит ответила ему сочувственным ржанием. – Порой мне думается, что с этим уже ничего не поделаешь. Ребенок – это не пустой сосуд, в который родители могут поместить все, что считают нужным. Дети рождаются с собственными сердцами и душами, и полностью переделать это уже не получится, какой только любовью и заботой их ни окружай.

Они продолжали путь в сгущающейся тьме.

– Что еще я мог сделать? Что я упустил?

Флит встряхнула головой, и с поводьев веером разлетелись брызги.

– Мы любили его. Очень любили, не так ли? Я повсюду брал его с собой и показывал ему этот мир. Я учил его всему, что знал сам… Учил отличать добро от зла. Он все это узнал от меня, Флит. И он уж точно не сможет отговориться незнанием.

Флит не среагировала на этот монолог, и Армстронг вздохнул:

– Он тебе никогда не нравился, верно? Я старался этого не замечать. То, как ты закладывала назад уши и пятилась, когда он к тебе приближался. Я не хотел думать о нем плохо. Я и сейчас этого не хочу, но даже любящий отец не может вечно закрывать глаза на пакости сына.

Армстронг смахнул с глаз капли.

– Всего лишь дождь, – сказал он себе, хотя спазмы в горле намекали на другое. – А теперь история с этой девочкой. Хотел бы я понять, что все это значит, Флит. Что за игру он затеял? Ни один настоящий отец не стал бы так тянуть с признанием ребенка. Да и как можно не опознать родное дитя? Нет, он с самого начала знал, что она не его дочь. Тогда к чему все это? Как думаешь, он скажет мне правду? Как я могу что-либо исправить, если не знаю, что именно я должен исправлять? Он связывает меня по рукам и ногам, а потом жалуется, что я ему недостаточно помогаю.

Его карман оттягивал увесистый кошель – он взял все деньги из сейфа в кабинете.

Внезапно Флит остановилась. Она перебирала ногами, фыркала и всхрапывала, но не продвигалась вперед.

Армстронг огляделся, ища этому объяснение. Но увидел только темноту. Дождь вымывал все запахи и приглушал все звуки. Человеческие органы чувств были тут бессильны.

Он наклонился к голове лошади:

– В чем дело, Флит?

Она взбрыкнула, и на сей раз Армстронг услышал плеск под ее ногами. Он спешился – и вода перелилась через верх его ботинок.

– Это наводнение. Началось.

Дожди лили почти непрерывно уже много недель подряд. Работы было невпроворот: все понимали, что нужно готовиться к паводку, а заодно и к нашествию речных цыган. Ибо близилось время их ежегодного сплава по реке и паводок не был для них серьезной помехой. Более того, он был им даже на руку, позволяя подбираться на лодках непосредственно к чужой собственности: коттеджам, флигелям, сараям и конюшням. Посему надлежало переместить все ценные вещи в жилые помещения и держать свои двери на запоре. Под угрозой было буквально все, на что могли положить глаз эти бродяги, вплоть до цветочных горшков на подоконниках; а нерадивый садовод, оставляя мотыгу или грабли на заднем крыльце, мог уже заранее с ними распрощаться. Ко всему прочему близилась ночь зимнего солнцестояния – то есть годовщина с той поры, как здесь объявилась загадочная девочка. Для Воганов сейчас важнее всего было состояние Хелены, которая с приближением срока родов утратила былую живость и подвижность. Впрочем, работники сделали максимум возможного для защиты дома от наводнения. Все проверив и поблагодарив их за труды, Воган поспешил к своей жене.