– И, не в последнюю очередь, ради своего собственного, если все это правда, – отрезал Лео, ибо он был намерен положить конец этой мелодраматической сцене. – Я не виню тебя, Хания, хотя ты и говоришь, будто я должен разрубить завязанный тобой узел, убив мужа, которого ты выбрала себе сама, ибо так предопределено судьбой, той судьбой, которую ты вылепила своими руками. Я, видите ли, должен совершить то, чего ты не желаешь сделать сама, и убить Хана. Кроме того, вся эта история с изъявлением воли Небес и прозрением, которое якобы побудило тебя встретить нас в ущелье, – сплошное измышление. Госпожа, ты встретила нас у реки, потому что так повелела тебе могущественная Хесеа, Дух Горы.

– Откуда ты знаешь? – вскричала Атене, глядя на него в упор.

У Симбри отвалилась челюсть, и его тусклые глазки заморгали.

– Оттуда же, откуда я знаю многое другое. Госпожа, было бы куда лучше, если бы ты сказала чистую правду.

Лицо Атене стало пепельно-серым, щеки ввалились.

– Кто тебе сказал? – шепнула она. – Ты, шаман? – Она напоминала готовую к броску змею. – Если так, я наверняка узнаю об этом, и, хотя мы одной крови и всегда любили друг друга, ты дорого поплатишься за предательство.

– Атене, Атене, – перебил ее Симбри, подняв свои ручки, похожие на когтистые лапки. – Ты же хорошо знаешь, что это не я.

– Тогда это ты, странник с обезьяньей мордой, посланник злых духов. Почему я не убила тебя сразу же? Ну, эта ошибка поправимая.

– Госпожа, – мягко ответил я, – уж не думаешь ли ты, что я колдун?

– Да, – отрезала она, – я думаю, ты колдун и твоя повелительница обитает в огне.

– Тогда, Хания, – сказал я, – лучше не навлекать на себя гнев таких слуг и таких повелительниц. Скажи, каков был ответ Хесеа на твое сообщение о нашем прибытии.

– Послушай, – подхватил Лео, прежде чем она успела ответить. – Я хочу задать один вопрос Оракулу на той горной вершине. Нравится это тебе или нет, я все равно пойду туда, а уж потом вы можете выяснить, кто из вас сильнее: Хания Калуна или Хесеа из Дома Огня.

Атене молчала, может быть, потому, что ей нечего было ответить. Наконец она сказала со смешком:

– Стало быть, таково твое желание? Но там нет никого, на ком ты захотел бы жениться. Огня там больше чем достаточно, но нет прекрасного, бесстыдного духа в обличии женщины, который сводил бы мужчин с ума, внушая им вожделение. – Тут ее, видимо, осенила какая-то тайная мысль, лицо исказилось гримасой боли, дыхание стало прерывистым. Тем же холодным голосом она продолжала: – Странники, эта земля имеет свои тайны, заповедные для чужеземцев. Повторяю вам: пока я жива, путь на Гору вам заказан. А ты, Лео Винси, знай, что я обнажила перед тобой свое сердце, ты же говоришь, что ищешь так долго не меня, как я в своей наивности полагала, а демона в женском обличии, которого никогда не найдешь. Мне не пристало обращаться к тебе с униженными просьбами, но ты знаешь слишком многое.

Поэтому я даю тебе на размышления всю ночь и весь завтрашний день до заката. Я не беру обратно своих предложений: завтра вечером ты скажешь мне, согласен ли ты взять меня в жены, когда придет время, а оно непременно придет, согласен ли ты править этой страной, обрести величие и счастье в моей любви; в случае отказа ты умрешь вместе со своим другом. Выбирай же между местью и любовью Атене, ибо я не допущу, чтобы со мной обращались как с ветреницей, которая пожелала незнакомца – и была отвергнута.

Эти слова, произнесенные медленным-медленным шепотом, одно за другим падали с ее губ, точно капли крови из смертельной раны. Наступило молчание. Никогда не забуду этой сцены. Старый колдун пристально наблюдает за нами, его тусклые глазки моргают, как глаза ночной птицы. Лицом к лицу с Лео стоит величественная женщина в царском одеянии: ее взгляд полон холодной ярости и ненависти. Перед ней – высокий, широкоплечий Лео, спокойный, решительный, железной рукой воли подавляющий все страхи и сомнения. А справа я, внимательно следящий за всем, что происходит, и размышляющий, долго ли еще остается жить злополучному «другу», который снискал ненависть Атене.

Так мы стояли, глядя друг на друга, и вдруг я заметил, что пламя светильника заколыхалось, мое лицо овеяло сквозняком. Оглянувшись, я увидел, что нас уже не четверо. В тени стоял высокий человек. Ничего не говоря, человек неуклюже шагнул вперед, и я увидел, что ноги у него босые. Достигнув круга, очерченного светильником, он разразился свирепым хохотом.

Это был Хан.

Атене подняла глаза на мужа; если меня что-нибудь и восхищало в этой страстной женщине, то только ее красота, – но на этот раз я был восхищен ее поразительной смелостью. На ее лице не было ни гнева, ни страха, лишь презрение. А ведь для страха у нее были веские причины, – и она это знала.

– Что ты здесь делаешь, Рассен? – спросила она. – И зачем ты явился сюда с босыми ногами? Иди пей вино и ухаживай за своими придворными дамочками.

В ответ послышался хохот – хохот гиены.

– Что ты слышал? – спросила она. – Отчего так развеселился?

– Что я слышал? – прохрипел Рассен между взрывами отвратительного веселья. – Я слышал, как Хания, последняя представительница царского рода, правительница страны, гордая владычица, не позволяющая прикоснуться к своему платью этим «придворным дамочкам», и моя супруга, моя супруга, которая – заметьте, чужестранцы, – сама предложила мне жениться на ней, потому что я, ее двоюродный брат, правил половиной этой страны и был самым богатым вельможей во всей стране, а она надеялась с помощью этого брака приобрести еще большую власть, – так вот я слышал, как эта самая Хания навязывается безымянному страннику с желтой бородой, который ее ненавидит и хотел бы от нее бежать, – Хан закатился визгливым хохотом, – а он отверг ее с пренебрежением, с каким я не отверг бы последнюю женщину в этом дворце.

Я также слышал, хотя это я и так знал, что я – безумец, но ведь я потому и безумен, странники, что старая Крыса, – он показал на Симбри, – подмешал мне в вино какое-то зелье – и где? – на моем свадебном пиру. Зелье подействовало: ни одного человека на свете я не ненавижу так, как Ханию. Меня просто тошнит от одного ее прикосновения. Я не могу быть в одной комнате вместе с ней, меня всего переворачивает, ибо ее дыхание отравляет воздух, от нее разит колдовством.

И тебя тоже это отвращает, Желтая Борода? В таком случае попроси, чтобы старая Крыса сварил приворотное зелье, тут он мастак: выпьешь, и она покажется тебе и нежной, и добродетельной, и красивой – несколько месяцев проживешь счастливо. Не будь же дураком. Кубок, который тебе подсовывают, выглядит так заманчиво. Выпей же его до дна. Если ты и заметишь, что в вино подмешана отравленная кровь мужа, то только завтра. – И Рассен снова дал волю необузданному веселью.

На все эти оскорбления, тем более горькие, что у них был привкус истины, Атене ничего не ответила. Она повернулась к нам и поклонилась.

– Мои гости, – сказала она, – извините, что я не могла избавить вас от этой сцены. Вы забрели в мерзкую страну, продажную, и перед вами воплощение всего в ней худшего. Хан Рассен, ты обречен, и я не буду ускорять предначертанного тебе Роком, помня о нашей давнишней близости, хотя вот уже много лет ты для меня все равно что змея, живущая в моем доме. Если бы не эти воспоминания, следующий же кубок, который ты выпьешь, прекратил бы твои безумства и заставил бы замолчать твой ядовитый язык. Пошли, дядя. Дай мне свою руку, я совсем ослабела от стыда и горя.