Дао говорит, многословнее чем однословно, что женщина заботящаяся о своем доме уравнила Небо и Землю.

Затем субботними вечерами она гладит на расхлябанной доске купленной целую жизнь назад, ткань вся побурела от подпалин, скрипучие деревянные ножки, но все постиранное выходит отглаженным и белым и складываясь убирается в изумительно выстеленные бумагой ящики чтобы пользоваться дальше.

Ночью когда она спит я склоняю голову от стыда. И знаю что наутро когда проснусь (может в полдень) она уже сходит в магазин на своих сильных «крестьянских» ногах и вернется со всей этой провизией громоздящейся в сумках с латуком на вершине, с моими сигаретами на вершине, с хот-догами и гамбургерами и помидорами и бакалейными чеками «показать мне», жалкие нейлоновые чулки на самом деле смущенно допущенные до моего взора – Ах я, и все те девчонки которых я знал в Америке что лишь отщипывали от голубого сыра с плесенью и оставляли его черстветь на подоконнике! Тратили часы перед зеркалом с голубыми тенями для глаз! Желали такси чтоб съездить за молоком! Стонали по воскресеньям без ростбифа! Бросали меня потому что я жаловался!

Модно сегодня говорить будто матери стояли на пути вашей половой жизни, как будто моя половая жизнь на квартирах девчонок в Нью-Йорке или в Сан-Франциско имела что-то общее с моими спокойными воскресными ночами за чтением или писанием в уединении моей чистой домашней спальни, когда ветерки шуршат шторами а машины шваркают мимо – Когда кошка мяучит на ле́днике а там уже баночка «Девяти Жизней» для моей малышки, принесенная Ма субботним утром (пишет списки) – Как будто кроме секса больше ничего нет в моей любви к женщине.

Мать снабдила меня средствами достигать мира и здравого смысла – Она не терзала своего отпрыска тирадами о том что я не люблю ее и не переворачивала тумбочки с косметикой – Она не кидалась на меня гарпией и не мурлыкала мне за то что я занят своими мыслями – Она лишь зевала в одиннадцать и отправлялась в постель со своими четками, словно жила в каком-нибудь монастыре с Преподобной Матерью О’Шэй – Я мог бы лежать на своих чистых простынях и думать о том, чтоб выскочить снять замызганную дикую шлюху с волосьями перевязанными чулками но это не имело никакого отношения к моей матери – Я был свободен поступить так – Поскольку любой человек, любивший друга и следовательно поклявшийся оставить его и его жену в покое, может поступить так же и для своего друга своего отца – Каждому свое, а она принадлежала моему отцу.

Но убогие скалящиеся грабители жизни говорят нет: говорят «если человек живет со своей матерью он не состоявшийся»: и даже Жене божественный знаток Цветов сказал что человек любящий свою мать есть худший мерзавец на свете: если психиатры с волосатыми запястьями вроде психиатров Рут Валер до дрожи желающие снежных бедер молоденьких пациенток: или больные женатики в глазах у которых нет мира что кипятятся из-за дыры холостяка: или смертоносные химики без единой мысли надежды все они говорят мне: «Дулуоз ты лжец! Ступай живи с женщиной и борись и страдай с нею! Ступай кишеть в волосах блаженства! Ступай трещать колесиком вслед за яростью! Отыщи фурий! Будь историчен!» и все время я сижу там наслаждаясь и вуслаждаясь сладким глупеньким миром моей матери, дамы подобных которой больше не найдете если только не поедете в Синьцзян, Тибет или Лампор.

Но вот мы во Флориде с двумя билетами до Калифорнии стоим ждем автобуса на Новый Орлеан где пересядем до Эль-Пасо и ЛА – Во Флориде в мае жарко – Я страстно хочу выбраться отсюда и двинуть на запад за Восточно-Техасскую Равнину к тому Высокому Плато и дальше за Водораздел к сухим Аризониям и за них – Бедная Ма стоит абсолютно завися от меня, каким бы дураком я ни был как видите. Интересно что мой отец говорит на Небесах? «Этот сумасшедший Ти Жан тащит ее за три тысячи миль в отвратительных автобусах единственно ради мечты о святой сосне». Но с нами заговаривает парнишка стоя на нашей стороне в очереди, когда я говорю интересно доберемся мы когда-нибудь или придет ли наконец автобус он говорит:

– Не волнуйтесь, доедете. – Интересно откуда он узнал что мы доедем. – Не только доедете, но и вернетесь и поедете в другое место. Ха ха ха!

И все же едва ли в мире или по крайней мере в Америке найдется что-то убоже трансконтинентального путешествия автобусом с ограниченными средствами – Больше трех дней и трех ночей не меняя одежды, подскакивая от городка к городку, даже в три часа ночи когда наконец засыпаешь тебя потряхивает на железнодорожном переезде Ошкоша и все огни ярко зажигаются чтоб явить твою оборванность и усталость на сиденье – Ездить, как я так часто ездил сильным молодым человеком, само по себе скверно, а когда это приходится 62-летней даме… Я в самом деле довольно часто задавался вопросом что думает мой отец на Небесах и молился чтобы он дал маме сил завершить это без слишком большого ужаса – Однако разве не бодрее меня она была – И она придумала потрясный трюк чтоб мы поддерживали сравнительно хорошую форму, аспирины с кока-колой три раза в день чтоб успокоить нервы.

С середины Флориды мы катили на исходе дня по холмам с апельсиновыми рощами к отростковым Таллахассям и Мобайловым Алабамам поутру, никакого Нового Орлеана и в помине до самого полудня а уже довольно обессилели. Настолько неохватная страна понимаешь когда пересекаешь ее на автобусах, ужасные отрезки между равноужасными городами все они выглядят одинаково если смотришь из автобуса скорбей, из неизбежного автобуса на-котором-никогда-не-доедем что останавливается везде (шутка о гончей-«грейхаунде» тормозящей под каждым столбом) а хуже всего череда свеженьких воодушевленных водителей через каждые две или три сотни миль предупреждающих чтобы все расслабились и были счастливы.

Иногда в ночи я бывало смотрел на свою бедную спящую маму жестоко распятую в этой Американской ночи из-за того что нет денег, нет надежды на деньги, нет семьи, нет ничего, лишь я глупый сын состоящий из одних планов которые все сгущены из тьмы в конце концов. Господи как прав был Хемингуэй когда сказал что от жизни нет средства – и подумать только эти отрицающие все ханжи шебуршащие бумажками будут еще писать снисходительные некрологи о человеке который сказал правду, нет кто перевел дыхание от боли чтоб рассказать такую историю!… Нет средства но в уме своем я воздеваю кулак к Горним Небесам все равно обещая отхлестать кнутом первую же сволочь которая попробует смеяться над человеческой безнадегой – Я знаю что смешно молиться моему отцу этому шмату навоза в могиле но все же я все равно ему молюсь, а что мне еще делать? презрительно фыркать? шелестеть бумажками по столу и рыгать от рациональности? Ах спасибо Господи за всех Рационалистов что достались червям и паразитам. Спасибо Господи за всех разжигающих ненависть политических фельетонистов у которых нет ни лева ни права о которых можно вопить в Могиле Космоса. Я говорю что все мы возродимся с единственным, что мы не будем больше собой а будем просто Спутниками Единственного, и именно поэтому еду дальше, и мама моя тоже. У нее с собой в автобусе четки, не отказывайте ей в этом, это ее способ утвердить факт. Если между людьми не может быть любви пускай любовь будет хотя бы между человеком и Богом. Человеческое мужество – опиат но опиаты тоже человечески. Если Бог опиат то я тоже. Следовательно жрите меня. Жрите ночь, долгого опустошенного американца между Сэнфордом и Бздэнфордом и Бацфордом и Шмацфордом, ешьте гематоды паразитически свисающие с безотрадных южных дерев, ешьте кровь на земле, мертвых индейцев, мертвых пионеров, мертвые «форды» и «понтиаки», мертвые Миссисипи, мертвые руки отчаявшейся безнадежности омывающей под низом – Кто люди, если могут оскорблять людей? Кто люди что носят штаны и платья и глумятся? О чем я говорю? Я говорю о человеческой беспомощности и невероятном одиночестве во тьме рожденья и смерти и спрашиваю «Над чем тут смеяться?» «Как можно умничать в мясорубке?» «Кто насмехается над страданием?» Вон моя мать кусок плоти, который не просил рождаться, спит беспокойно, видит сны о надежде, рядом с сыном который тоже не просил рождаться, который думает отчаянно, молится безнадежно, в подскакивающем земном механизме едущем из никуда в никуда, все время в ночи, хуже всего именно поэтому все время в полуденном сверкании зверских дорог Побережья Залива – Где тот камень что поддержит нас? Зачем мы здесь? Какой сумасшедший колледж захочет устраивать семинар где люди говорят о безнадежности, вечно?