– Слишком поздно, – ответил Джек.

– Ты не психотерапевт и не врач, – продолжила Дорин. – Это обязанность Мильтона Глоба изо дня в день иметь дело с аутичными и шизоидными личностями, а ты… ты всего лишь мастер, впутанный в это по безумному капризу Арни. Ты случайно оказался рядом, чиня диктофон, и тебя вовлекли. Джек, нельзя быть таким податливым. Ты позволяешь случаю управлять своей жизнью… И эта пассивность, боже праведный, неужели ты не понимаешь, о чем она говорит?

– Думаю, понимаю, – помолчав, ответил он.

– Ну, скажи.

– Шизоидная личность склонна к пассивности – мне это известно.

– Будь решительнее. Откажись от продолжения. Позвони Арни и скажи, что ты просто не в состоянии справиться с Манфредом. Его нужно отправить обратно в Бен–Гурион, где им займется доктор Глоб. Пусть там сами создадут замедляющую камеру. Они ведь уже приступили к этому, не так ли?

– Им никогда ее не сделать. Они надеются на импорт оборудования с Земли, а ты понимаешь, что это значит.

– Ты тоже никогда не сделаешь, потому что еще раньше ты окончательно свихнешься. Я тоже умею предсказывать будущее. И знаешь, что я в нем вижу? Что тебе предстоит перенести куда как более серьезный коллапс, чем случались до сих пор. Я предвижу, Джек, полное разрушение твоей психики, если ты будешь продолжать. Тебя уже преследуют шизоидная тревога, паника, разве не так? Не так?

Джек кивнул.

– Я видела, как это было с моим братом, – продолжала Дорин, – эту панику – а раз увидев, ее невозможно забыть. Когда действительность сжимается вокруг, сжимается восприятие пространства и времени, причины и следствия… разве не это с тобой сейчас происходит? По твоим словам получается, что ты никак не можешь повлиять на исход вашей сегодняшней встречи с Арни – а ведь это полный личностный распад, потеря зрелости и ответственности; это совсем на тебя не похоже. – Грудь Дорин высоко вздымалась от глубокого дыхания. – Я позвоню Арни и скажу, что ты отказываешься, пусть ищет кого–нибудь другого для возни с Манфредом. Я скажу, что у тебя ничего не получилось и что продолжать бессмысленно. Я уже наблюдала у Арни эти задвиги: он носится с ними несколько дней или недель, а потом полностью забывает. Точно так же он может и об этом забыть.

– Об этом он не забудет, – возразил Джек.

– Ты хоть попробуй!

– Нет. Я должен встретиться с ним сегодня вечером и сообщить о результатах. Я обещал ему – я должен.

– Чертов идиот! – воскликнула Дорин.

– Знаю – откликнулся Джек. – Только не из–за того, о чем ты думаешь. Я идиот потому, что взялся за дело, не подумав о последствиях. Я… – Он умолк. – А может, ты и права. Я просто не гожусь для работы с Манфредом.

– Но ты ведь продолжаешь с ним работать. Что ты собираешься показать сегодня Арни? Покажи мне это сейчас.

Джек достал конверт и вынул из него рисунок Манфреда. Дорин долго рассматривала его, после чего вернула обратно.

– Дурной, болезненный рисунок, – почти неслышно промолвила она. – Я знаю, что это такое. Это гробница мира, да? Вот что он нарисовал. Мир после смерти. Вот что он видит, а благодаря ему и ты начинаешь видеть. Ты хочешь показать это Арни? Ты потерял всякое чувство реальности: неужели ты думаешь, что Арни понравился бы этот распад? Сожги рисунок.

– Ну, не так уж он плох, – глубоко встревоженный ее реакцией, ответил Джек.

– Нет, он очень дурен. И то, что ты не видишь этого, – паршивый признак. Ведь сначала он тебе тоже показался страшным?

Джек был вынужден кивнуть.

– Значит, я права.

– Мне надо лететь. Увидимся вечером. – Джек подошел к окну и похлопал Манфреда по плечу. – Нам пора. Вечером увидимся с этой дамой и мистером Коттом.

– До свидания, Джек, – промолвила Дорин, проводив его до двери. В ее больших темных глазах таилось отчаяние. – Что бы я ни сказала, я не смогу удержать тебя. Ты изменился. Еще несколько дней назад ты был гораздо живее… Ты чувствуешь это?

– Нет, я этого не чувствую, – ответил он, впрочем, ничуть не удивившись; на самом деле он чувствовал, как налились тяжестью конечности, как сжимает сердце. – Увидимся вечером. – Джек склонился и поцеловал ее в полные сладкие губы.

Она осталась стоять в дверях, молча глядя им вслед.

В оставшееся до вечера время Джек Болен решил заскочить в Общественную Школу, чтобы забрать сына. Именно там, в том месте, которого он боялся больше всего на свете, он и проверит, права ли Дорин; там–то он и узнает, потерял ли способность отличать действительность от проекций собственного подсознания. Общественная Школа станет для него пробным камнем, и, когда Джек разворачивал вертолет компании И в ее направлении, что–то глубоко внутри говорило ему, что он в состоянии вынести повторный визит туда.

К тому же его мучило желание посмотреть, как отреагирует на новую обстановку и искусственные обучающие машины Манфред. Его давно преследовало чувство, что Манфред, столкнувшись с автоматическими учителями, проявит сильную реакцию, возможно, схожую с его собственной, а может, и противоположную. Так или иначе, Манфред не останется безучастным.

«Хотя разве уже не поздно? – тут же мелькнула робкая мысль. – Разве все уже не кончено и Арни не отменил своего распоряжения? Разве я уже не виделся с ним сегодня? Который сейчас час? – в ужасе думал Джек. – Я потерял чувство времени».

– Мы летим в Общественную Школу, – промямлил он Манфреду. – Как тебе это нравится? Посмотришь школу, где учится Дэвид.

Глаза Манфреда вспыхнули пониманием, словно он говорил: «Да, я хочу туда, полетели».

– Договорились, – откликнулся Джек, с трудом справляясь с управлением. У него было такое чувство, будто он лежит на дне неподвижного океана, не в силах двинуться и способный лишь на то, чтобы дышать. Что с ним?

Он не знал.

Под оболочкой мистера Котта скрывались помертвевшие кости, влажные и блестящие. Весь мистер Котт был мешком с костями, грязными, но все еще влажно–блестящими. Его череп поедал овощи, тут же превращавшиеся в гниль. Джек Болен тоже был мешком с дохлятиной, в котором кишмя кишела гадость. Но внешняя оболочка, раскрашенная и благоухающая, продолжала всех дурачить. Он видел, как она склоняется над мисс Андертон, сочась вожделением, как из нее изливается ее мокрая липкая сущность и мертворожденные слова вываливаются из челюстей. Некоторые из них заползали в складки ее одежды, впивались в ее кожу и пролезали внутрь.

– Люблю Моцарта, – произнес мистер Котт. – Сейчас я поставлю эту запись.

Все тело мисс Андертон чешется от липнущей одежды, приставших волос, праха и помета мертворожденных слов. Она чешется, разрывая в клочья одежду, потом хватает обрывки в зубы и проглатывает их.

– Дирижирует Бруно Вальтер, – замечает мистер Котт, вертя ручки усилителя. – Большой раритет эпохи золотого века звукозаписи.