— Нет. Он не знал. Я ему не сказала.

— Почему?

— Я знала, что тогда он останется. Потому что я знала — после рождения ребенка он никогда не вернется в Германию. Я не имела права вторгаться в его жизнь, Ульрика.

— Не имела права? Ты же была его женой!

Селена покачала головой:

— Нет, женой я ему не была.

Ульрика непонимающе смотрела на нее.

— У него уже была жена, — продолжала Селена. — У него остались жена и сын в Германии. Ах, Ульрика, мы с твоим отцом не были предназначены для совместной жизни. Его судьба ждала его на Рейне, а я искала Андреаса. Мы должны были идти разными путями.

— Он покинул Персию, не зная о твоей беременности, — бормотала Ульрика. — Он ничего обо мне не знал.

— Нет.

— Он и сейчас ничего обо мне не знает, — сказала Ульрика, не в состоянии поверить в это. — Мой отец понятия не имеет о моем существовании.

— Я не думаю, что он еще жив, Ульрика.

— Как ты можешь так говорить?

— Если бы твой отец добрался до Германии, он нашел бы Гая Ватиния и отомстил бы.

В глазах Ульрики блеснул ужас.

— Но Гай Ватиний жив, — тихо сказала она. — Сегодня вечером я сидела с ним за одним столом.

Селена снова попыталась схватить дочь за руку, но Ульрика ускользнула.

— Ты не имела права скрывать это от меня! — горячо воскликнула она. — Вся моя жизнь была ложью!

— Я поступила так ради тебя, Ульрика. Будучи ребенком, ты бы не поняла этого. Ты бы разозлилась на меня за то, что я его отпустила. Ты бы не поняла, почему я это сделала.

— Я и сейчас злюсь на тебя, мама. Я уже давно не ребенок. Ты должна была сказать, мне правду много лет назад, это было бы лучше, чем узнать все при таких обстоятельствах. — Ульрика встала. — Ты отняла у меня отца и позволила мне расти в убеждении, что он умер. А сегодня, мама, сегодня ты сидела там и спокойно наблюдала, как я болтала с этим чудовищем.

— Ульрика…

Но она была уже у двери.

Ульрика лежала и смотрела в потолок, прислушиваясь к звукам ночного города. У нее болела голова. Лежа так, уставившись в темноту, она пыталась разобраться в собственных чувствах, но это ей не удавалось. Она ощутила боль и разочарование, и ей казалось, что ее предали. Но она и сочувствовала матери, той молодой женщине, которая носила ребенка под сердцем и все же отослала мужчину, которого любила, ради его же блага. Восхищение Ульрики матерью, которая принесла такую жертву и многие годы хранила тайну ради ребенка, боролось со злостью на нее за то, что она скрыла правду. Она думала об отце, который, несомненно, был еще жив в годы ее детства, когда она мечтала о нем. Может быть, он был еще жив и позже, когда она бежала за вороной в Иерусалиме. И он не знал, что на другом конце света у него есть дочь.

Ульрика ненадолго задремала, и ей приснился сон. Ей снилось, как она встала с кровати, подошла к окну, вылезла на улицу и ступила голыми ногами в снег. Кругом стояли высокие пихты, и клочья облаков проносились над ликом луны. Она видела следы на снегу — отпечатки больших лап, ведущие в лес. Она пошла по следу, сопровождаемая сиянием луны. Вдруг она увидела огромного лохматого волка с золотыми глазами. Она села на снег, и он подошел к ней, растянулся рядом и положил ей голову на колени. Ночь была ясная, такая же ясная, как глаза волка, который смотрел на нее. Под ребрами она ощутила спокойное биение сердца. Казалось, что золотые глаза говорили: здесь доверие, здесь любовь, здесь дом.

Ульрика проснулась и в первый момент была озадачена, увидев себя в постели и ощутив нежный запах весенней ночи. Она встала и подошла к окну. Белая, будто покрытая снежным покрывалом, земля лежала под ней, усыпанная лепестками фруктовых деревьев. Она вгляделась в кроны деревьев и увидела движение.

Это был Эрик.

Она выскользнула из комнаты, прокралась через внутренний двор к задней двери, которая вела в сад с фруктовыми деревьями. Она подошла к дереву, под которым он сидел. Он сидел к ней спиной. На голове у него была повязана узенькая золотая ленточка. Его светлые локоны доставали до плеч. Он был красив.

— Эрик, — сказала она.

Он резко обернулся и вскочил. Несколько секунд они стояли друг против друга в лунном свете. А потом она оказалась у него объятиях. У нее закружилась голова от прикосновения его тела и от его поцелуев. Она хотела коснуться руками каждого сантиметра его тела. Поцелуями он осушил слезы на ее щеках, шепча о том, как он тосковал по ней.

Их обнаженные тела лежали на белых лепестках апельсинового дерева как на покрывале, когда она приняла в себя Эрика. Сквозь кружево ветвей и листьев она видела блестящую луну. Боль стихла. Злость и гнев и чувство, что ее предали, сгорели в страсти Эрика.

— Мы уедем вместе, — шептала она. — Мы спрячемся. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Эрик ничего не сказал. Он уже знал, что сделает. Он не убежит вместе с ней, не спрячется вместе с ней только для того, чтобы его потом унизили и жестоко наказали, если их найдут. Он должен сделать это один. Он должен доказать, что достоин ее.

Тогда он вернется и возьмет ее с собой, честь по чести, туда, где ее дом, туда, где их дом. На север.

Руфус решительно шел по мосту. Он слышал о том, что происходило в Домусе, об этих подлых проделках, призванных напугать рабочих, и он был ужасно возмущен. Ни в коем случае он не будет в бездействии наблюдать за происходящим. Этой мерзости нужно положить конец.

Тишина повисла над островом, утопающим в лунном свете весенней ночи. При входе в храм горели факелы, но дом Божий казался опустевшим и необитаемым. Однако на другом конце острова, там, где раскинулось строительство, горело множество огней, мужчины с дубинками, лежавшими рядом, сидели вокруг костра.

Руфус решительно приближался к Домусу. Он не мог отплатить Юлии Селене за то, что она сделала для него и для его сына. Над бедным парнем много лет издевались, дети высмеивали и дразнили его, закидывали гнилыми фруктами и яйцами, он был жертвой бесчисленных бессердечных шуток. А ведь Пиндар был просто глуповат, у него не было дурного глаза, как утверждали люди.

Он ничего не мог поделать со своей ограниченностью. Причиной тому было лишь то, что его слишком быстро после рождения лишили матери. Руфус боролся за жизнь юной девушки, но не смог ее спасти. Сразу после родов ее вывели на ледяной ветер пустыни, и она этого не перенесла.

Они все, Руфус и другие солдаты, считали, что несправедливо убивать мать и новорожденного ребенка. Они убили римлянина, этого достаточно. Что могла сделать эта жалкая пара римлян, дальних родственников Тиберия? Солдаты, которых послали из Пальмиры с этим ужасным поручением, заключили тайное соглашение — пощадить молодую женщину и ребенка. У Руфуса же была еще одна тайна, та, которую он оставил для себя и которой ни разу ни с кем не поделился, — он видел, как акушерка спряталась со вторым младенцем в чане с кукурузой.