Тлаа уже почти год не беспокоит меня, и я стараюсь не приближаться к Чаше. Иногда мне кажется, что он снова уснул, но это едва ли возможно — теперь он будет бодрствовать вечно и когда-нибудь обретёт вечного хозяина.

Из тахха-урду моё появление на острове помнят лишь немногочисленные оставшиеся в живых старики — война, которая грохочет вокруг, и болезни делают своё дело. Но там, где многие умирают, многие и рождаются. Для молодых воинов я — если не божество, то по меньшей мере живая легенда, и я не удивлюсь, если когда-нибудь они воздвигнут капище в мою честь и начнут приносить жертвы. Да, мне ничего не стоит простым взмахом руки обратить в бегство «железноголовых», достать любую пищу, любые лекарства и любые безделушки — от бисера до оружия, но я стараюсь делать это лишь при крайней нужде — и не только потому, что не хочу беспокоить Тлаа. Мне подвластна великая и страшная сила, но она совершенно неспособна творить — только разрушать и перемещать предметы, не считаясь ни с весом, ни с расстоянием, и пользоваться ею — значит вводить себя во искушение, потакать всему звериному и низменному, что, несомненно, есть в любом из нас, отбывающих срок жизни на этой земле.

Однажды, примерно год назад, я попытался заставить Тлаа уничтожить самого себя, и он честно попытался исполнить мою волю. Но, видимо, то, чем он является, — сгусток первородного Хаоса, который был когда-то, до Начала Времён, и ЭТО нельзя уничтожить — из ЭТОГО можно лишь что-нибудь слепить. Но чтобы стать творцом, нужно признать себя частью творения и отречься от всего, что находится вне его. А это может сделать только тот, кому не от чего отрекаться. Тлаа, чем бы он ни стал по моей воле, не может вобрать в себя всё то, что мне до сих пор дорого, с чем я не могу расстаться даже после смерти.

Смерть… Странно, но порой я с упоением думаю о ней — не просто как об избавлении от тяжкого груза жизни, который надо нести до конца, а как о шаге на новую ступень бытия. Не знаю, хорошо это или плохо — чем глубже познания, тем непреодолимей кажутся собственные сомнения.

Но есть единственное желание, которое я никак не могу преодолеть: я хочу успеть проститься с Марией. Хочу, чтобы в тот миг, когда я покину эту жизнь, её рука лежала в моей руке.

Дневник профессора Криса Боолди, запись от 11 марта 2977 г. от основания Ромы.

14 октября, 3 ч. 50 мин., о. Сето-Мегеро.

— Пора. — Лида ткнула его кулачком в бок. — Онисьим, пора. Мария зовёт.

Онисим открыл глаза и резким движением, сбрасывая с себя остатки сна, выкатился из гамака. Лида едва успела отскочить в сторону, и зажигалка в её руке, единственный источник света, погасла.

— Ты где?

— Тут я. — В её руке снова вспыхнул огонёк, и стало заметно, что Лида всерьёз приготовилась к предстоящему путешествию — вместо обычного купальника и шорт на ней были просторные парусиновые брюки с многочисленными карманами, горные ботинки, футболка с портретом Ромена и лихо заломленный берет с трёхцветной кокардой; за её спиной висел короткоствольный полицейский автомат, ремень оттягивали два подсумка с четырьмя магазинами каждый, а правое запястье украшал компас. — Тебе что-нибудь надо?

Онисим прикинул было, какое оружие прихватить, но у входа в хижину возник светящийся силуэт брата Ипата.

— Руки, ноги и голова — больше тебе ничего не понадобится, — сказал призрак и, вместо того чтобы растаять, напротив, приобрёл вполне осязаемый вид.

— Это кто ещё? — слегка раздражённо поинтересовалась Лида.

— Свои, — коротко ответил Онисим. — Пойдём, по дороге расскажу.

— Я встречу вас на той стороне, — пообещал Ипат и слился с темнотой.

Тлаа пришёл сам. Видимо, Мария, пока её душа витала где-то поблизости, ещё сохраняла над ним власть. Искрящийся тяжёлый голубой туман медленно втекал в хижину через окна, дверь и щели в тростниковых стенах. Вскоре он заполнил всё окружающее пространство, и, пока хоть что-то можно было различить в этом густеющем мареве, Онисим взял Лиду за руку, и через мгновение земляной пол ушёл у них из-под ног.

Разноцветные огни вспыхивали и тут же гасли, рассыпались, превращаясь в маленькие смерчи, сплетаясь друг с другом. Время пустилось в галоп, а осязаемое пространство сжалось, не оставив им свободы движений. Он лишь крепче стиснул её ладонь, и Лида, как ни странно, ответила ему тем же.

Когда сковывающая движения пелена распалась, они оказались в местах, которые показались Онисиму знакомыми. Зловещего вида скала торчала из густых тёмно-серых облаков, внутри которых вспыхивали бесшумные молнии, над их головами раскинулось фиолетовое небо, в котором зажигались и гасли бесчисленные звёзды, а под ногами лежала ковровая дорожка, которая, находя опору в пустоте, тянулась куда-то в бесконечность.

— Спасибо, что согласились проводить. — Перед ними возникла молоденькая девушка в белой накрахмаленной блузке, широкой чёрной юбке до колен и босоножках с большими блестящими пряжками. Она выглядела едва ли намного старше Лиды, только в её лучистых серых глазах таилась сдержанная печаль, едва ли доступная юности.

— Мария? — Лида шагнула в её сторону. — Мария, это вы?

— Не могу же я явиться Крису старой развалиной, — заметила Мария. — Только бы он дождался…

— Конечно, Мария, он не мог не дождаться. — Она попыталась обнять Марию, но её руки почему-то обхватили пустоту, а её саму отбросило назад.

Оказалось, что между ними поперёк ковровой дорожки лежит удав с торчащими, словно крылышки, офицерскими погонами. Рептилия неторопливо собирала в кольца своё пятнистое тело, шипя то на Марию, то на Лиду, которая успела передёрнуть затвор автомата.

— В соответствии с пунктом двадцать три, дробь пятнадцать параграфа шестьдесят шестого инструкции номер три и четырнадцать сотых «О порядке приёма граждан и их дальнейшей утилизации» ваше присутствие здесь не является разумным, а значит, с точки зрения Мирового Разума, не может быть действительным. — К концу сообщения, адресованного Лиде и Онисиму, удав от усердия раскалился докрасна. — Если вы немедленно не покинете нейтральную территорию, я буду вынужден обратиться в соответствующие инстанции и…

Лида не открыла огонь на поражение лишь потому, что боялась промахнуться и задеть Марию, которая никуда не уходила, хотя к ней, судя по всему, представитель местных властей не имел никаких претензий.

Всё решилось само собой — в сумерках сверкнул клинок, и удав, распавшись на две части, свалился вниз, где сквозь плотную пелену серых облаков изредка проблескивали сполохи далёкого огня.

— Бабуля, вам пора! — обратился брат Ипат к Марии, проводив взглядом останки поверженного чудовища. — Вам пора, сударыня. Прощайтесь здесь — их всё равно наверх не пустят. Туда и меня-то редко пускают, и то — не дальше прихожей и только если по делу.

— Я только хотела помочь, — попыталась возразить Мария.

— Барышня, вы и так уже сделали всё, что могли, — нетерпеливо отозвался Ипат, возвращая в ножны «Блистающего в сумерках». — Даже больше, чем было возможно. Поторопитесь, а то любезный вашему сердцу профессор уже замучил огненных ангелов, которые караулят Врата, своими байками о вашей душевной красоте.