«Прислушайтесь к мудрому совету последнего Мюллера Германии, – взял как-то в коридоре Главного управления имперской безопасности под руки Скорцени и Кальтенбруннера шеф гестапо. – Единственное, что вам следует сделать, чтобы раз и навсегда решить вопрос с «апеннинской Макаронией» – так это сменить Муссолини на Скорцени. Только-то и всего: Муссолини – на Скорцени. Поначалу Италия даже не заметит этой подмены. А когда она ощутит на себе жестокий ветер перемен, будет уже слишком поздно».

«Муссолини – на Скорцени! Гениальный политический ход!» – ржал Кальтенбруннер.

«Кстати, я советовал это еще накануне первого похищения великого дуче! Но, как обычно, Последнего Мюллера рейха никто не послушался!»

«Все беды Германии происходят оттого, что в ней не прислушиваются к соломоновым мудростям Последнего Мюллера рейха, – великодушно поддержал Папу гестапо Кальтенбруннер.

Тропа упорно пробивалась через каменные завалы и сосновую поросль, чтобы где-то там, на вершине холма, слиться с поднебесьем, с вечностью, и уйти в небытие.

Фельдмаршала Роммеля потому и влекло к ней, что тропа зарождалась у стен древней, позеленевшей ото мха каменной часовни, неподалеку от его родового поместья Герлинген, – прямо у подножия усыпальницы знатного рыцаря-крестоносца, над которой и была сооружена часовня, – и уводила… в вечность, в легенды. Всей тайной сутью своей указывая тот, истинный путь, которым прошло множество поколений потомков крестоносца – являвшегося, как утверждают, одним из его, Эрвина Роммеля, предков, – и которым, как следует понимать, предначертано было пройти ему самому. Не зря этот холм называли Горой Крестоносца.

Маршальский жезл, выношенный в его солдатском ранце, вновь и вновь уводил его то к родине рыцарства Франции, то к болотам Мазовии, то к гробницам фараонов, на виду у которых разбивали свои бивуаки маршалы Наполеона Бонапарта.

Остановившись у первого изгиба тропы, Роммель некоторое время прислушивался к боли, которой давала знать о себе рана. Она была какой-то пульсирующей, однако Роммель воспринимал ее появление совершенно спокойно. Знал бы тот американский парень, который нажимал на гашетку пулемета, что он расстреливает фельдмаршала Роммеля! Но еще больше он удивился бы, узнав, как признателен был ему командующий группой армий «Б» во Франции за то, что вовремя «списал» его с передовой.

Не потому, что фельдмаршал вдруг разуверился в своей фронтовой судьбе, а потому, что еще в то время, когда он находился в госпитале, на стол ему начали ложиться газеты с целыми списками «предателей рейха» и «личных врагов фюрера», осрамивших себя заговором против вождя. Генерал-фельдмаршал Витцлебен, генералы Бек, Ольбрих, Хазе, Геппнер, Фромм…

Узнав о попытке самоубийства командующего Парижским гарнизоном генерала Штюльпнагеля, он так явственно ощутил приближение гибели, как если бы это происходило в последние секунды жизни, которые он проживал… с собственными внутренностями в руках.

Смерть представлялась ему такой, какой Роммель видел ее однажды вблизи – в образе солдата, стоящего на коленях, с окровавленными внутренностями в руках. Этим несчастным оказался водитель армейского грузовика. Когда в июле неподалеку от его штаб-квартиры в Ла-Рош-Гюйоне американский штурмовик спикировал на машину фельдмаршала, собственная гибель почему-то явилась ему именно в таком видении.

Преодолев небольшой овражек, пятидесятитрехлетний фельдмаршал начал медленно подниматься по склону возвышенности. Вообще-то врач еще запрещал ему находиться на ногах более получаса и решительно противился его желанию отправляться на прогулки за пределы парка. Однако советы его Лиса Африки не интересовали. Он решил во чтобы то ни стало выкарабкиваться. Правда, так, чтобы в ставку фюрера попасть не раньше Рождества.

Только что командующий прочел статью Геббельса, в которой тот упоминал об акции «Гроза» – второй волне арестов, связанных с покушением на фюрера. Теперь на гильотину, виселицы и в концлагеря шла мелкая офицерская труха, родственники и знакомые генералов-заговорщиков; гестапо яростно прочесывало дипломатический корпус рейха. Это когда-то гитлеровская Германия содрогалась при воспоминании о «ночи длинных ножей», а теперь она молчаливо содрогалась от ужасов целого «года длинных ножей». Штюльпнагель осужден. Фельдмаршал фон Клюге удачно распорядился своей ампулой с ядом. Многие десятки офицеров из штабов этих командующих казнены, загнаны в концлагеря или, в лучшем случае, отправлены на Восточный фронт. Но вряд ли в этой кровавой кутерьме фюрер успел забыть, что где-то там все еще обитает герой Африки. Точно так же, как невозможно предположить, чтобы его, Роммеля, имя не всплывало в показаниях путчистов из штаба армии резерва.

Роммель понимал, что вершины холма ему не достичь, тем не менее упорно, превозмогая боль и усталость, поднимался все выше и выше. Он помнил, что тропа обрывается на самом пике этой возвышенности, у кромки внезапно открывавшегося обрыва, поэтому ее издревле называли тропой самоубийц, хотя нездешнему человеку вообще трудно было понять, что влекло на нее людей. А ведь влекло. Поверье так и гласило: стоит один раз подняться на вершину и постоять на краю каменного утеса, как тебя начинает тянуть туда вновь и вновь. Пока однажды какая-то неведомая сила не сбросит тебя с обрыва.

Где-то на полпути к вершине тропу раздваивал огромный плоский валун, и фельдмаршал решил, что на первый случай вполне хватит того, что он доберется до камня, на котором можно передохнуть. А решив это для себя, вернулся к мрачным воспоминаниям.

Свою фронтовую «рану чести» он выхлопотал у бога войны всего за три дня до путча. Если бы не она – разделить бы ему участь фельдмаршала Витцлебена! Так, может, и впрямь сам Господь наводил ствол пулемета этого летчика? Оказавшись в госпитале, Роммель, таким образом, формально избежал непосредственного участия в путче, но в то же время не предал своих друзей, генералов-заговорщиков. А потому остался чист перед армией, Германией, перед самой историей.

Иное дело, что ему давно следовало действовать решительнее. Были минуты, когда Роммель упорно твердил себе: «Ну, все, все, решись! Ты прошелся по Франции, прославился в Африке. Твои солдаты истоптали половину Польши. Какие еще знамения нужны, чтобы ты поверил в свою “звезду Бонапарта?” Так решись же! Отправляйся в Берлин. Врывайся в штаб армии резерва, принимай на себя командование всеми верными заговорщикам частями. В то же время преданные тебе офицеры будут поднимать части группы армий «Б». И тогда Германия увидит, что против фюрера выступил сам Роммель… За тобой потянется лучшая часть генералитета и высшего офицерства…»

Устремляясь со своей дивизией к французскому побережью Ла-Манша, Роммель надеялся, что фюрер назначит его своим наместником в этой стране. Оказавшись в Африке, он начал переговоры с вождями некоторых племен, недвусмысленно намекавших ему, что, когда он пойдет на Каир, их люди помогут не только овладеть столицей, но и взойти на египетский престол. Но и там «Роммель-Бонапарт» не состоялся. Он вновь во Франции. Уже не командиром дивизии, а командующим группой армий…