«Дорогой мой Митечка! Находясь на очередном смэртном одрэ, на этот раз в онкологическом центре с видом на село Коломенское, я получил от тебя чудесные стихи с о. Средний. Спасибо тебе, дружок мой, за память, внимание, а также за замечательную каллиграфию, которой я сам, как ни стараюсь, не могу и не мог овладеть (очень хороший глагол).

Так что писитилетие мое было встречено на предыдущем одрэ, т. е. домашнем, в окружении группы цветов и приходящих поздравлянтов.

Болею я уже (или еще) чем-то с правого бока два месяца. Применяются при болезни высокие t°, ознобы и дикие боли. Диагнозов поставлено за это время штук много, но до сих пор ни одного точного. Конечно, какой-то из них правильный, но вот интересно какой?..»

Визбор, как всегда, шутит, но шутки выходят невесёлыми. Этими шутками он, кажется, отгоняет от себя нехорошие мысли. Словно пытается «заговорить» нависшую над ним угрозу, изобразить её как нечто несерьёзное (оказываюсь, мол, то на одном смэртном одрэ, то на другом…). И пишет, что рассчитывает выйти из больницы — «может, через пять дней, может, через два месяца». Вообще держится мужественно, старается не пугать ни Нину, ни друзей.

Врачи, по выражению Сухарева, «сделали вид, что провели радикальную операцию». Лечение становится уже скорее номинальным. Визбора выписывают домой. Единственное, что можно здесь сделать, — попытаться как-то приглушить боль и облегчить страдания. В дом приходит медсестра, появляются близкие люди, друзья. Приехал Ким, которому Визбор говорит, что если бы у него был пистолет — застрелился бы. Настолько мучительно его состояние. Лиде Романовой, с которой Визбор участвовал в памирской альпиниаде 1967 года (боже, как давно!), свидетелю появления на свет «Марша альпинистов», непривычно слышать, как мучающийся от боли Юра перемежает свою речь нецензурными словами, но ему сейчас не до этикета. Лида — врач, её советы — не лишние: нужно, подсказывает она медсестре, колоть промедол, морфий. И нельзя курить в доме (не может же Нина в такие дни без конца оговаривать приходящих друзей). «Юра, — говорит Лида, пытаясь хоть как-то поддержать старого друга, — твой „Марш альпинистов“ — песня на века, шедевр». Он улыбается, ему приятно это слышать. Он знает, что она не льстит, что и вправду думает так. Замечательная песня…

Старались поддержать любимого автора и ребята из КСП. Верхушка клуба летом уезжала в Крым, в Барзовку, где по традиции устраивался бардовский палаточный городок, но остававшиеся в столице члены клуба всё это время шефствовали над Визбором. Нина Филимоновна попросила доставать ежедневно родниковую воду и парное молоко: таково условие человека, который берётся лечить Юрия Иосифовича. Утопающий хватается за соломинку. Но нашли и родниковую воду (в Крылатском), и парное молоко: возили его из подмосковного совхоза «Коммунарка», что по пути в любимую визборовскую Пахру. В этом совхозе трудилась «родительница» из класса работавшего учителем Дмитрия Кастреля, она и обеспечивала драгоценным напитком. А предварительно туда ездил договариваться Сергей Никитин (тут уже всяческие ссоры отступают). Увы…

Когда Каримов и его друзья вернулись из Крыма в Москву, первым делом пришли проведать Визбора. Шёл уже август. Визбор был сильно похудевшим, пижама на нём была словно с чужого плеча. Ребята пошутили: надо, мол, новую пижаму. Не терявший чувства юмора даже в таком состоянии, Юрий Иосифович ответил: пора уже деревянную шить… Немного поговорили, передали привет от крымского каэспэшника Юрия Черноморченко, составившего свой самиздатский сборник песен Визбора (об этом говорилось в первой главе нашей книги).

Между тем болезнь вышла уже на свою финишную прямую. И теперь Визбор это бесповоротно понимал. Однажды он нашёл какой-то предлог и отправил Нину в продуктовый магазин. Она было обрадовалась: аппетит улучшился, — но когда на обратном пути подошла к квартирной двери, вдруг почувствовала запах горелой бумаги. Войдя, всё поняла: посреди комнаты стоял таз, в котором догорали какие-то листы. Муж её обманул. Ему нужно было, чтобы Нина на время ушла излома и не воспрепятствовала ему. «Юра, зачем?!» — только и воскликнула она. «Это никому не интересно», — ответил муж. Что сжёг Визбор в тот сентябрьский день — мы уже не узнаем. По мнению Нины Филимоновны, он уничтожил — кроме многочисленных фотоснимков — рукопись романа о своём поколении, над которым работал в последнее время.

Она вспоминает, что это произошло за несколько дней до кончины мужа — за неделю или дней за десять, то есть примерно между 7 и 10 сентября. Тем временем состояние его ухудшалось. У Нины была договорённость с главврачом 15-й больницы, где Визбора два неполных года назад лечили от инфаркта, что в случае сильнейшего обострения болезни его возьмут туда. Такой момент наступил 14 сентября.

Трое суток исхудавший, пожелтевший Визбор провёл в реанимационной палате. Смерть надвигалась неотвратимо. 17 сентября в седьмом часу утра в квартире Нины Филимоновны раздался звонок: ему совсем плохо, приезжайте. Примерно через час всё было кончено. Невероятно быстрая и полная жизнь Юрия Визбора, состоявшая из походов и стихов, командировок и любовных романов, съёмок и выступлений, — остановилась. Отныне его собственные строки из песни «Волейбол на Сретенке»: «Ну что же, каждый выбрал веру и житьё, / Полсотни игр у смерти выиграв подряд» — должны были звучать уже иначе. Их автор выиграл у смерти «полсотни игр подряд», но запнулся на следующей. Пятьдесят первый год. Пятьдесят первая роза…

Наступивший день — первый день без Визбора — не оставлял времени для скорби и требовал действий. Есть своя печальная мудрость в том, что хлопоты по организации похорон близкого человека отвлекают нас от горьких мыслей. Надо срочно что-то предпринимать — звонить, ехать, оформлять, договариваться… В первый момент взялся помогать друг Визбора и его тёзка Левычкин, который тоже приехал в больницу. Затем подключился Аркадий Мартыновский, человек административный и опытный.

Прежде всего — гражданская панихида. Визбор — такая всенародная фигура, что прощание должно пройти достойно, с выступлениями друзей, с теми словами, которые Юрий Иосифович заслужил. Где это провести? Позвонили хорошему знакомому Визбора Льву Маркову, главврачу спортивного диспансера на улице Чкалова. Лев Николаевич предлагает провести панихиду в актовом зале диспансера. А если, мол, у чиновников (которых «сомнительная» фигура Визбора всегда настораживала) будут претензии, то у нас есть зацепка: всё-таки Юрий Иосифович — наш пациент, он здесь лечился после полученной в Кировске травмы. Вариант хороший. Виктор Берковский и Игорь Каримов обсудили церемонию прощания, наметили выступающих. Но было у Маркова предчувствие сопротивления «сверху», и оно его не обмануло. Власти действовали и хитрее, и банальнее одновременно. Они не стали запрещать панихиду. Просто в день похорон, утром, Маркову позвонили из Ждановского райкома КПСС (в ту пору Москва административно делилась на районы и один из них был назван «в честь» известного сталинского душителя литературы Жданова) и сообщили, что как раз сегодня, 19 сентября, в помещении его диспансера пройдёт заседание районного партактива. Так что подготовьте, товарищ Марков, зал к такому ответственному мероприятию. В сущности, это была такая же трусость властей, как и на похоронах Высоцкого, когда «свыше» в театр пришло распоряжение раньше времени прекратить доступ для прощания с покойным. Теперь, четыре года спустя, история повторялась. Говорили, что сам товарищ Гришин, первый секретарь Московского горкома, сказал: нам, мол, второго Высоцкого не нужно. Газеты, радио, телевидение, разумеется, молчали: ну кто такой Визбор, чтобы информировать советских людей о его кончине?