Он ухмыльнулся, отдал мне честь, по-военному четко повернулся «кругом» и чуть задержался у двери, а я сидела, прижимая к груди то, что осталось от моего розового платья.

— Так значит завтра в это же время, и я останусь ночевать, если ты обойдешься со мной, как следует.

Он удалился, хлопнув дверью. «Пошел к черту!» Я расплакалась, но не от жалости к самой себе. Я чувствовала такое разочарование, что, наверное, разорвала бы его на части! «Говядина „Веллингтон“!» Я посыплю ее мышьяком!

Из-за дверей раздался легкий застенчивый звук.

— Мамочка… Мне страшно. Ты плачешь, мама? Я спешно натянула халат и позвала его. Я крепко обняла Джори.

— Маленький, маленький, с мамой все в порядке. Тебе просто приснился плохой сон. Мама не плачет, видишь? — Я вытерла слезы, потому что я уже и впрямь успокоилась.

Когда мы с Джори завтракали, от цветочника принесли три дюжины красных роз на длинных-длинных черенках. К ним была приложена короткая записка:

«Посылаю тебе большой букет роз.

По одной в честь каждой ночи, когда мое сердце будет принадлежать тебе».

Записка была без подписи.

А что прикажете делать мне с тремя дюжинами роз в доме величиной со спичечную коробку? Послать их в детский приют я не могла; больница тоже находилась за тридевять земель. Решение принял Джори.

— Ой, мамочка, как красиво! Розы от дяди Пола!

Ради Джори я не выкинула розы, а оставила их, разместив по всему дому во множестве ваз. Джори был в восторге, и когда я привела его с собой в свою балетную школу, он рассказывал моим ученикам, что во всем доме у нас стоят розы, даже в ванной.

После ланча я отвезла Джори в его любимый детский сад. Это был сад, работавший по системе Монтессо-ри, где у детей пробуждают тягу к знаниям, воздействуя на их чувства. Он уже мог написать печатными буквами свое имя, а ведь ему еще не было и четырех! Я говорила себе, что он, как Крис: умный, красивый, талантливый; да, у моего Джори было все, кроме отца. Его яркие синие глаза излучали сообразительность человечка, который до конца дней сохранит интерес ко всему на свете.

— Джори, я тебя люблю.

— Я знаю, мамочка. — Когда я отруливала, он помахал мне рукой.

Когда занятия у него закончились, я уже опять была тут и встречала его. Он разрумянился и выглядел озабоченным.

— Мамочка, — сказал он, как только уселся рядом со мной на сиденье, — Джонни Стоунмен сказал, что его мама отшлепала его, когда он потрогал ее вот здесь. — Он смущенно указал мне на грудь. — А ты меня не шлепаешь, когда я тебя трогаю.

— Но ты ведь не трогаешь меня в этом месте, разве что когда ты был совсем малыш, и мама кормила тебя.

— А тогда ты меня шлепала? — Он был очень встревожен.

— Нет, конечно. Малышам положено сосать молочко у мамы, и даже если бы ты потрогал меня здесь, я бы все равно тебя не отшлепала, поэтому, если тебе интересно, можешь потрогать.

Он вытянул ручонку и прикоснулся к моей груди, следя за моим лицом. Да, быстро же дети узнают все запреты! Убедившись, что это прикосновение не накликало грома небесного на его головку, он улыбнулся с большим облегчением.

— Да это просто мягкое место, — сделал он свое приятное открытие. Обвив меня за шею руками, он заявил: — Я тебя люблю, мамочка. Потому что ты любишь меня даже тогда, когда я плохой.

— Я всегда буду тебя любить, Джори. А если иногда ты и сделаешь что-то плохое, то я всегда буду стараться понять тебя.

Да уж, я не намерена быть как моя бабушка и как моя мать. Я буду образцовой матерью, а в один прекрасный день у него появится и отец. Почему такие маленькие дети, совсем маленькие уже рассуждают о чем-то греховном и получают шлепки за свои руки? Может быть оттого, что здесь в горах мы как бы ближе к Господу? И поэтому все здесь живут под его чарами, в вечном страхе кары Господней, совершая одни лишь добродетельные поступки и одновременно каждый смертный грех, который упомянут в Библии. «Почитай отца и мать своих. Поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой. Око за око».

Да… око за око — за этим я и приехала сюда.

По дороге домой я остановилась купить марок, оставив Джори дремать на переднем сиденье. На почте, величиной не больше моей гостиной, я увидела его, он тоже покупал марки. Он обворожительно мне улыбнулся, как если бы накануне вечером между нами не произошло никакой неловкости. У него еще хватило наглости проводить меня до машины и поинтересоваться, как мне нравятся розы.

— Только не ваши розы, — оборвала я, чопорно села в машину и хлопнула дверью ему в лицо.

Он остался стоять и глядеть мне вслед без тени улыбки на лице: признаться, он был довольно жалок.

В половине шестого посыльный доставил нам маленький сверток. Доставка была заказная, и мне пришлось расписаться в получении. Внутри коробки находилась коробочка поменьше, а в ней — бархатная шкатулка для драгоценностей, которую я поспешила открыть под изумленным взором Джори. На черном бархате покоилась одна-единственная роза, но сделанная из множества бриллиантов. К ней была приложена записка: «Возможно, эта роза больше придется тебе по вкусу». Я отложила подарок в сторону, как какую-нибудь безделушку, купленную на ее деньги, и как бы не являющуюся поэтому настоящим подарком от него, как и живые розы сегодня утром.

В тот день у него хватило духу явиться, как он и обещал ровно в половине восьмого. Несмотря ни на что, я с готовностью впустила его и молча провела в гостиную, где, в отличие от предыдущего вечера, не было приготовленных коктейлей и других приятных штучек. Сервировка, впрочем, была более изысканная, чем накануне. Я вытащила кое-какие свои коробки и распаковала некоторые вещи, поэтому на столе красовались мои лучшие кружевные салфетки и посеребренные блюда. Мы оба не проронили ни слова. Все его покаянные розы я собрала в одну охапку и поместила их в коробку рядом с его тарелкой. На пустой тарелке лежала бархатная шкатулка с брошью в виде бриллиантовой розы. Я села и молча смотрела, как он небрежно убирает шкатулку с тарелки и так же небрежно отодвигает в сторону коробку с цветами. Затем из нагрудного кармана он достал сложенный листок и протянул его мне. На нем было написано четким почерком:

«Я люблю тебя по каким-то извечным причинам. Я любил тебя еще до того, как мы встретились, и моя любовь не имеет ни мотивов, ни какого-либо умысла. Скажи мне уйти, и я уйду. Но прежде знай, что, если ты выставишь меня, я всю жизнь буду помнить о той любви, которую мы могли бы испытать, а когда я буду лежать холодным трупом, я буду любить тебя еще сильней».

Я подняла глаза, чтобы впервые за сегодняшний вечер встретить его взгляд.

— В вашей поэтичности есть какое-то знакомое звучание и в то же время какая-то странность.

— Я сочинил это всего несколько минут назад, что тут может быть вам знакомо?