— Это невозможно, — заявил Арчеладзе. — Организация, которую вы называете Коминтерном, сама избирает, с кем встречаться, с кем нет.

— Дорогой Эдуард Никанорович, а вы повлияйте! — напористо сказал патрон. Они тоже люди и поддаются влиянию. Думаю, это у вас получится.

— Не хочу лежать в мусорном баке со струной на шее.

— У вас нет выбора, генерал. Лежать в моём предбаннике тоже не очень-то приятно, — намекнул «папа». — И Капитолина просит вас быть сговорчивее…

— Капитолина? — вздрогнул полковник.

— Да… Пока вы ищете возможность связать меня с Коминтерном, она поживёт… отдельно от вас.

— Постараюсь что-нибудь сделать, — проговорил Арчеладзе. — Но не обольщайтесь, нет никакой гарантии…

— А вы постарайтесь! — посоветовал патрон. — Когда нужно, вы очень изобретательный человек. Например, для меня загадка — каким образом вы умудрились подменить золотой значок у Зямщица. Но меня не интересуют секреты вашего искусства. Важен результат!

Стратиг глянул через плечо, нависающие брови закрывали глаза.

— Повтори.

— Не изменяй судьбы, — попросил Мамонт. — Я знаю свой рок…

— Ты знаешь свой рок? — медленно проговорил Стратиг. — Забавно слышать… Ну что же, идём!

Он вынул из-под лавки топор, попробовал лезвие пальцем и, не оглядываясь, направился к двери. Из гостиной был ещё один выход — через парадное крыльцо, выводящее к реке. По этим коридорам и лестницам давно не ходили, кругом лежала пыль, вздымавшаяся под ногами. Стратиг отвернул массивные медные запоры и толкнул высокую створку: вечернее солнце било в глаза, на воде лежал его багровый след. По-осеннему огненный старый парк полыхал над головой.

— Смотри на солнце! — приказал Стратиг. Смотреть на солнце уже было не больно: окутанное вечереющим небом, оно утратило ослепительный свет. Мамонт смотрел не мигая, и всё-таки глаза начали слезиться. Он зажмурился и увидел пурпурный диск с четырьмя лучами, стоящими друг к другу под прямым углом.

— Видишь свой рок?

— Вижу…

Стратиг молча срубил сучковатое деревце, точными ударами отсёк ветви и вершину. Получился посох.

— Вот тебе твой рок, ступай!

— Куда?

— На все четыре стороны.

Мамонт сморгнул слёзы, нетвёрдой рукой взял посох:

— Что же, я повинуюсь року.

— Теперь ты не станешь укорять, что я изменил судьбу?

— Нет, Стратиг.

— Ура!

— Ура, я Странник…

Он повернулся спиной к солнцу и пошёл на восток. Мрачный взгляд Стратига холодил затылок, и даже когда парковая дорожка скрылась за чёрными стволами лип, Мамонт ощущал его и сдерживался, чтобы не оглянуться. Он вышел на высокий и ветреный берег Волхова и остановился, опершись на посох. Тёмная вода играла багровыми бликами, словно осколками разбитого сосуда. Через несколько минут солнечная дорога истаяла, погрузилась в воду, и с востока, из-за реки, начал медленно подступать мрак.

Он не ощутил ни свободы, ни облегчения, присущих на первый взгляд всякому страннику. Перед ним были открыты все стороны света, но воля и уверенность закатились вместе с солнцем, и теперь, прежде чем куда-то двигаться, следовало привыкнуть к своему новому состоянию. Сидя у воды на берегу реки, которая была сутью великого пути из Варяг в Греки, пути с Севера на Запад, Мамонт признался себе, что никогда не знал и не знает своей судьбы, что всегда принимал желаемое за действительное и Стратиг наказал его — подал ему посох странника. Полная воля и никаких обязанностей ни перед кем. Можно идти куда глаза глядят, делать всё, что заблагорассудится, и жить где хочется…

Он не смог сломить гордыни, не сладил с заблуждением относительно своего рока и в результате своими руками сломал судьбу. Слушая плеск тёмной воды в густеющих сумерках, он начал осознавать, насколько мудр и справедлив был Стратиг, задавая уроки гоям. Он избирал золотую середину между их желаниями и неведомым никому роком; он искусно лавировал по этой неуловимой грани и тем самым не изменял судьбу, а творил её, высекал из камня, как скульптор, постепенно срубая всё лишнее. Но взамен требовал безоглядного доверия, которого и не хватило Мамонту. Он не выдержал, может быть, самого трудного испытания и теперь получил посох…

Вначале появилась мысль вернуться, Мамонт с тоской оглянулся на холм, где среди чёрных лип белели колонны музея забытых вещей, однако вспомнил, что уже тронулся в дорогу, что отмерил посохом первые сажени и если теперь вернуться — не будет пути. К тому же, представ перед Стратигом, ему следовало бы раскаяться, признать свою беспомощность, слабость духа, ибо придётся просить милости, благоволения или даже пощады. И неизвестно, как поступит в таком случае управитель земной жизни гоев. Что, если подобный возврат усугубит положение и последует наказание ещё более жёсткое — лишение пути, безумство…

Нет! Коли уж дали посох — символ преодоления пути, придётся мерить вёрсты — это тоже урок.

И стало так жаль расставаться с тем, иным путём Страги, к которому он незаметно привык, который уже набил, наторил своими ногами. Но всё! Отмечен рубеж, проведена черта, и нечего жалеть о прошлом. Разве что не успел проститься с Дарой…

Он стиснул зубы, отыскал на груди под одеждой медальон и вдавил его в солнечное сплетение. И вместе с болью неожиданно ощутил прилив какой-то мстительной радости к самому себе — так тебе и надо! За самонадеянность нужно платить по самой высокой цене, а ему ещё повезло: участь странника это не наказание.

Повинуюсь року!

Мамонт дождался, когда на небе вызреют звёзды, в последний раз оглянулся на музей забытых вещей и медленно побрёл берегом к далёкому железнодорожному мосту. Под грохот эшелонов он перебрался через Волхов и, оглушённый, насквозь пронизанный холодным ветром от ревущих составов, спустился с насыпи на гравийную дорогу, бегущую вдоль полотна. Мощный автомобильный свет, вспыхнувший за спиной, заставил его свернуть на обочину. Машина пронеслась мимо и резко затормозила.

— Мамонт! — услышал он голос Дары.

Красный свет задних фар слепил, обжигал глаза. Он так и не смог увидеть её, а ощутил на своей шее тёплые, гибкие руки.

— Милый, дорогой…

Но отчего-то уже заледенела душа Странника.

— Ты проводила Алёшу? — спросил он, чувствуя непривычное спокойствие при её близости.

— Да… Он уже в поезде.

— Теперь проводи меня.

Дара положила руку на его посох:

— Зачем ты это сделал?.. Я предупреждала тебя: нельзя противиться Стратигу! Он не щадит никого, особенно избранных Валькириями…