Миссия Роста была всего лишь мелким, хотя и любопытным эпизодом советско-германских отношений. Не сравнивать же ее с экономическими переговорами, ведшимися в то же самое время в Кремле! Кроме Сталина, с советской стороны в них участвовали Молотов, Микоян, Тевосян, Бабарин; с германской – главный экономический эксперт МИД Риттер в ранге посла по, особым поручениям, Шуленбург, Шнурре и Хильгер. Беседы, продолжавшиеся обычно от двух до трех часов, касались самых что ни на есть конкретных вопросов (например, будет ли доставлен крейсер «Лютцов» с башнями или нет), представляющими интерес в основном для специалистов. Я же хочу обратить внимание читателя прежде всего на участие в них Сталина и Молотова, причем в качестве не «свадебных генералов», а специалистов, квалифицированно задававших вопросы и торговавшихся не «вообще», а со знанием дела в каждом случае. Гитлер всем этим тоже интересовался, но до личного участия в подобных переговорах не снисходил, поручая их Герингу, Тодту или Шпееру. Что до Риббентропа, то он вряд ли вообще знал о существовании центровочных станков Хассе и Вреди, которые Риттер не советовал покупать, поскольку они устарели. Его больше интересовало, сможет ли он поохотиться в Карпатах, о чем Шуленбург спрашивал у Молотова 25 января. «Тов. Молотов отвечает послу, что он обеспечит г. Риббентропу, если тот пожелает, в любое время охоту в районе Сколе». Даже без согласования с «правительством» и «товарищами». Правда, поохотиться там рейхсминистру так и не удалось…

Несмотря на дружественный тон (германские дипломаты особо отметили в отчете, что Сталин говорил о «взаимной помощи») и деловой характер переговоров, достичь согласия и на этот раз оказалось сложно. Понимая, что партнер спешит, советская сторона оставалась верной принципу выторговывания хоть каких-нибудь уступок и затягивания решений в случае несогласия на них. Тогда Риббентроп сделал «ход конем», прямо обратившись к Сталину 3 февраля с письмом, явно составленным экспертами-экономистами: «Я искренне сожалел бы, – говорилось в заключительном абзаце, – если бы Правительство Союза ССР продолжало настаивать на своем требовании краткосрочного балансирования поставок и мы, вследствие этого, получили бы важные для нас советские поставки не так быстро и не в том количестве, как Правительство Союза ССР, само по себе, могло бы их осуществить. Поэтому я смею рассчитывать на то, что г-н Сталин, вновь взвесив и обсудив вышеупомянутые и прочие еще открытые вопросы, примет во внимание изложенною мною точку зрения и даст все необходимые указания, чтобы сырье, которое Правительство Союза ССР может нам поставить, мы получили так скоро, как оно нам требуется, даже и в том случае, если германские поставки будут производиться в течение более продолжительного времени, чем Правительство Союза ССР этого требует. Я уверен, что г-н Сталин учтет эти соображения и что заключение договора состоится в первоначально предусмотренной форме» (русский текст, подготовленный, очевидно, Хильгером).

5 февраля Риттер вручил письмо Молотову. Задумка рейхсминистра сработала. Сталин любил, когда его просили, – и согласился на все предложения, о чем и объявил германским посланцам 8 февраля. Он попросил лишь «не пользоваться нашим добродушием» – «дать подходящие цены на предметы военного оборудования и не завышать их». Как тут было не порадоваться «фюрер-принципу» в действии! Риттер сказал, что «в Москве весь дипломатический корпус ожидает подписания соглашения между СССР и Германией 10 февраля 1940 г. Он хотел бы, чтобы эти слухи оправдались». Да ради Бога! «Тов. Сталин говорит, что пусть дипломатический корпус, муссирующий этот слух, окажется не совсем не прав». Соглашение было заключено одиннадцатого.

В меморандуме для Риббентропа Шнурре суммировал: «Переговоры были трудными и продолжительными. Для этого были как деловые, так и психологические причины. Несомненно, Советский Союз обещал куда больше поставок, чем это могло быть оправдано с чисто экономической точки зрения, и эти поставки Германии он должен произвести частично в ущерб своему собственному снабжению [Этого «принципа» большевики придерживались всегда – вспомним хотя бы экспорт хлеба во время коллективизации и последовавшего за ней голода!]. С другой стороны, понятно, что советское правительство стремится получить в виде компенсации ту продукцию, которой недостает в Советском Союзе. Поскольку СССР не ввозит каких-либо товаров широкого потребления, его желания касаются исключительно промышленных товаров и военных материалов. При этом в ряде случаев слабые места СССР совпадают со слабыми местами Германии, как, например, в случае со станками для производства артиллерийских снарядов. Компромисс между интересами обеих сторон найти нелегко. Психологически важное значение имело вездесущее недоверие русских, а также боязнь какой-либо ответственности. И Народный Комиссар Микоян должен был по ряду вопросов обращаться лично к Сталину, поскольку его авторитета было недостаточно.

Несмотря на все эти сложности во время долгих переговоров, становилось все более и более очевидным желание советского правительства помогать Германии и твердо укреплять политическое взаимопонимание при решении экономических вопросов.

Для нас Соглашение означает широко открытую дверь на Восток. Закупки сырья в СССР и в странах, с ним граничащих, все еще могут быть существенно увеличены. Но крайне важно выполнять германские обязательства в пределах требуемого. Ввиду большого объема это потребует особых усилий. Если мы преуспеем в увеличении и расширении экспорта на Восток до требуемого объема, эффект английской блокады будет существенно ослаблен будущим притоком сырья ».[455]

Умный и дальновидный Шнурре видел перспективу. Видел и «подводные камни». Но «вездесущее недоверие» было так же присуще Гитлеру, как и Сталину. Если бы Шнурре решал… Если бы Астахов не погиб…

Поздравления и предупреждения

5 марта, во время очередной встречи, Шуленбург поздравил Молотова «с успехами Красной армии в Финляндии». Взаимные поздравления становились традицией. На следующий день Риббентроп информировал Шкварцева об итогах своих бесед с заместителем госсекретаря США Уэллесом (ничего позитивного), а под конец справился о дне рождения Молотова, вызвавшись послать ему телеграмму к пятидесятилетию. 20 апреля Шкварцев просил Риббентропа передать Гитлеру поздравления и «пожелание успехов в работе» от Молотова, Советского правительства и от себя лично. «Риббентроп справился о здоровье товарища Сталина и товарища Молотова».

Другой традицией становилось взаимное информирование о военных успехах и территориальных приобретениях. Сначала заранее, потом, как правило, postfactum. 5 марта Молотов уведомил посла, что «на район Петсамо мы не претендовали и не претендуем». 9 апреля речь шла о германской «акции в отношении Северных стран», т.е. об оккупации Дании и Норвегии. «Мы получили совершенно достоверные сообщения, – телеграфировал Риббентроп для передачи Молотову, – о неизбежности нанесения удара англо-французских вооруженных сил по побережью Дании и Норвегии и должны были поэтому действовать незамедлительно… Имперское правительство придерживается мнения, что мы действуем также и в интересах Советского Союза, так как реализация англо-французского плана, который нам известен, привела бы к тому, что Скандинавия стала бы театром войны, а это, вероятно, привело бы к поднятию финского вопроса». Шуленбург отвечал: «Молотов заявил, что советское правительство понимает, что Германия была вынуждена прибегнуть к таким мерам. Англичане, безусловно, зашли слишком далеко. Они абсолютно не считаются с правами нейтральных стран. В заключение Молотов сказал буквально следующее: «Мы желаем Германии полной победы в ее оборонительных мероприятиях»».