— Я тоже, — грустно отозвался Адиатанус. — Я тоже. Но я чувствую себя лучше, проведя ночь на соломе, завернутой в шерсть, это уж точно, поэтому я, как только подворачивается возможность, занимаю кровать. А если еще при этом удается залучить в нее симпатичную девушку из-за стойки, то мне становится совсем хорошо.

— И на здоровье, — сказал Джерин, вновь пожимая плечами.

Как и Вэн, Адиатанус не пропускал ни одной юбки. Глядя на Лиса, трокмэ засмеялся:

— Слушай, ты ведь еще не так стар, чтобы в штанах у тебя ничего не шевелилось. Когда это происходит, почему бы не выпустить своего шалунишку наружу и не позволить ему поиграть? Множество девушек лягут с тобой только ради того, чтобы потом всем рассказывать, что они спали с самим королем.

— Но я вовсе не хочу…

Джерин примолк. То, что он собирался сказать, не отвечало правде. Женские чары не оставляли его равнодушным, особенно вдалеке от Силэтр. Но то, что он предпринимал в связи с этим (верней, чего не предпринимал), являлось уже совсем другим делом. Поэтому окончание фразы пришлось изменить.

— Я не хочу усложнять себе жизнь. Сколько у тебя незаконнорожденных детишек?

— Немало, полагаю, — отвечал трокмэ, снова рассмеявшись. — Не так много, как у Райвина, наверное, но зачатие каждого из них связано у меня с приятными воспоминаниями.

— Вот и хорошо, — сказал Джерин. — Я ведь не мешаю тебе жить так, как тебе нравится. Почему ты не можешь смириться с тем, как живу я?

Адиатанус снова нахмурился:

— Хочу под тебя подкопаться, а ты не сердишься. Как же тогда мне разругаться с тобой?

— Я в ссоре со Свериласом Увертливым, а не с трокмуа, — ответил Джерин. — Ты мой союзник и мой вассал, а Сверилас — мой враг. — Он криво усмехнулся, — Но когда мы были молоды, ни один из нас не поверил бы, что такое возможно. Ни на мгновение.

— Это верно, — согласился Адиатанус. — Пф, как же мы ненавидели одно твое имя на том берегу Ниффет. Уж больно ты был хорош, даже слишком хорош, завязывая нас всех в узлы каждый раз, когда мы пытались переправиться через реку. И когда нам наконец удалось закрепиться на южном ее берегу, кто, как не ты, постоянно нам досаждал и помешал переселению многих? А теперь я твой вассал, и у нас общие враги, как ты уже мне напомнил. Да, это странно, очень и очень, даже страннее странного, вот как.

— Если я могу мириться с такими, как ты, — произнес задумчиво Джерин, — то почему бы мне не смириться — что я и делаю — с одеялом, брошенным на голую землю?

— Именно за твою доброту и мягкий нрав я впервые и назвал тебя королем, — сказал Адиатанус и пошел прочь, качая головой и посмеиваясь.

На следующее утро Маева, лицо которой светилось от сознания собственной важности, прискакала верхом с передовой линии, отгораживающей городок от южан, и привезла с собой толстого евнуха, который сопровождал Лиса в пещеру Сивиллы.

— Он сказал, что ему необходимо поговорить с вами, лорд король.

— Я тоже буду рад поговорить с ним, — ответил Джерин и повернулся к священнику. — Ну?

Евнух неуклюже распростерся перед ним, словно перед статуей прозорливого Байтона.

— Лорд король, вы должны спасти святилище от осквернения! — взмолился он.

— Встань, — нетерпеливо приказал Лис. Когда священник поднялся, он резким тоном спросил: — Кто говорит, что я должен?

— Если вы не вступитесь, лорд король, надменные негодяи, пришедшие из-за гор, разграбят богатства, накапливаемые в нашем храме веками.

Священник явно готов был разрыдаться.

Джерин же со своей стороны как раз и надеялся, что эти богатства (и выставленные во дворе святилища, и спрятанные под землей) заставят Свериласа забыть о нем на какое-то время. Поэтому он повторил:

— Кто говорит, что я должен спасти святилище? Это что, приказ, ниспосланный самим Байтоном свыше?

Он хорошо сознавал, что если ответ будет утвердительным, то его людям придется отстаивать храм, как бы это ни расходилось с его планами на ближайшее будущее.

Но священник покачал головой. При этом его толстые отвислые щеки заколыхались.

— Байтон молчит по этому поводу, — сказал он своим жиденьким тенорком. — Но вы, лорд король, хорошо известны тем, что всегда проявляли большое уважение к прозорливому богу.

— Если бы прозорливый бог приказал мне попытаться изгнать людей Элабонской империи из его храма, я бы за это взялся… во всяком случае, я бы приложил все старания, — ответил Джерин, в общем и целом говоря чистую правду. — Но поскольку он этого не приказывает, позволь мне задать тебе свой вопрос. Как ты думаешь, почему я отступил за святилище Сивиллы и обосновался здесь, в городке?

— Меня это озадачило, лорд король, — ответил священник. — Я думал, что вы, безусловно, останетесь нас защищать. Всей своей мощью.

— Всей своей мощью? — Джерин услышал в своих словах горечь. — Да если бы я обладал мощью, способной остановить имперское войско, зачем бы мне вообще отступать? Зачем соваться в вашу долину? Зачем пятиться все дальше и дальше, намереваясь тут же покинуть Айкос, если южане вновь ринутся на меня?

Священник в недоумении смотрел на него.

— Но вы самый лучший воин во всех северных землях. Как же возможно вас победить?

— С большей легкостью, чем мне бы хотелось, говоря по правде, — отвечал Джерин. — Например, когда против меня выставляют столько людей, что я не в состоянии им противиться, а именно это сейчас и делает империя Элабон. Ничего сложного. Но ты еще должен радоваться, что здесь нет Араджиса Лучника, который мог бы услышать, как ты называешь меня лучшим воином северных территорий. Он бы с тобой не согласился. А когда он с кем-то не соглашается, последнему приходится нелегко.

Он попусту сотрясал воздух. Священник не перебивал его, но и не слушал.

Когда он закончил, священник тут же завел свое:

— И прозорливый бог тоже любит вас больше других. Как может быть иначе, раз вы женаты на его бывшей Сивилле?

Тут евнух вздохнул. Возможно, завидуя близким отношениям Лиса с Байтоном, какие, по его мнению, тому обеспечивал брачный союз с Силэтр, а может, удрученный тем, что самому ему не дано познать радости брака.

В отличие от всего, что успел наговорить пребывавший в полной растерянности толстяк, эти слова заставили Джерина призадуматься. И вправду, быть может, близость с Силэтр накладывает на него особые обязательства? В прошлом ему как-то раз довелось извлечь из ее связи с Байтоном пользу. И немалую, а по счетам следовало платить. Но несмотря на это соображение, он отринул его и покачал головой.

— Если прозорливому богу что-нибудь от меня нужно, он может сказать мне о том сам. Тогда я сделаю, что смогу. Однако без божественных распоряжений я вовсе не собираюсь обрекать на гибель себя и свою армию. Надеюсь, это понятно?