— Вот именно! Но диверсант не посчитался с запретом Он обманом пробрался на Конкурс любительских театров и, втерев очки жюри, выклянчил первую премию. Кроме того, получил в подарок наручные часы производства ГДР, нашего союзника и друга по блоку. Что он делает с этим ценным подарком, посчитав его недостойным своей особы? Отдает нуждающимся? Обменивает на какую-нибудь полезную вещь? Хотя бы реализует в комиссионном магазине? Нет! Он варварски уничтожает его, дав выход таким образом своей глубокой ненависти к легкой промышленности социалистических стран и подрывая добрососедские отношения.

И третье доказательство из общего бесконечного ряда.

Несмотря на его явную враждебность к нашему строю и акты террора, мы в своем великодушии и вере в доброе начало в человеке не отвергаем его и оставляем в своем коллективе. Наоборот, даем ему шанс исправиться, протягиваем руку помощи.

Разрешаем принять участие в торжествах по случаю тридцатилетней годовщины начала гражданской войны в Испании. Пусть он хоть какую-то пользу принесет. Пусть сыграет столь дорогие нашему сердцу революционные песни. Как он ведет себя, получив это почетное задание? Сначала насмехается в свойственной ему манере, шутки шутит. А потом цинично требует непомерного вознаграждения в виде освобождения от уроков. И, наконец, устраивает заговор и саботаж!

Мы проверили в наших документах, кто такой Хоакин Родриго. И что оказалось? Это закоренелый франкист! А что реакционные элементы выкрикивали в зале после этих музыкальных пауз? Революционные лозунги? «Arriba parias»? «Долой Франко»?

Свидетели республиканцы!

— Кричали «фламенко давай»! — хором отвечают социалистические разбойники.

— Уважаемые товарищи! — продолжает речь неутомимый Куглер. — Зададим теперь главный вопрос. Он действовал в одиночку? Или был с кем-то в сговоре?

— Наверняка этот трус был с кем-то в сговоре!

— Так оно и есть! И знаете с кем? Это не укладывается в голове! С той, которая стоит рядом с ним! С прекрасной пани директрисой! О, измена высоко забралась!

Свидетель Солитер, скажите, ваша начальница присутствовала на торжественном заседании, посвященном юбилею гражданской войны в Испании?

— Нет. Ее место оставалось пустым.

— Вот именно! А почему? Потому что эта потомственная прислужница кровавого Франко, которая ненависть к народу всосала с молоком матери, до такой степени терпеть не может мир и прогрессивные силы, что лишь от вида и звука наших символов и лозунгов борьбы за освобождение угнетенных масс, как бешеная сука, корчится и воет, так что пена течет из пасти. И она испугалась, что этот припадок, справиться с которым не в ее силах, выдаст ее и разоблачит.

Ну, хорошо, тогда вы вправе задать вопрос, как в таком случае она вообще оказалась в сфере образования, тем более на столь высоком посту? Это ключевой вопрос!

Произошло это в результате подлого шантажа и давления со стороны враждебного нам государства — буржуазной Франции. Нам дали ясно понять, что если мы заинтересованы в доценте Доловы и в его всестороннем развитии, то должны согласиться на ее кандидатуру.

Свидетель Громе к! Так было? Вы подтверждаете?

— Да, полностью.

— Свидетель Доловы! А вы?

— Не могу отрицать, хотя я бы не относился к ней столь сурово. Учитывая интересы… внешней торговли и легкой промышленности (стержни для шариковых авторучек!).

— У вас благородное сердце! Но лес рубят, щепки летят!

Остается последняя фундаментальная проблема. Почему так засуетилась «сладенькая» Франция? Ей-то какой интерес?.. Или поставим вопрос иначе: чем же пани директриса заработала такую невероятную поддержку?

Обойдем молчанием это позорище. Не будем пачкать наши уста названием этого преступления! Самого ужасного предательства из предательств!

Но разве нашего «виртуоза» это возмущает? Злит? Разве у него вызывает отвращение акт продажной любви? Где там! Как раз наоборот! Его это возбуждает! Он потихоньку потирает руки. Как гнусный сводник, как человек с моралью альфонса ищет в этом собственную выгоду! Может, на что-нибудь сгодится, может, он что-нибудь получит взамен! А если не получит, то шантажом своего добьется. Ведь он прекрасно знает, что весь этот «эксперимент» с преподаванием на французском языке всего лишь липа. Их единственная цель в том, чтобы пятая колонна выехала на Запад для мнимой стажировки.

Сначала он дает ей понять, что ему можно доверять (демонстрируя свою враждебность к народной демократии), а затем пресмыкается, как собака. Крапает заумные сочинения, чтобы она могла побахвалиться перед своими хозяевами; упражняется в красноречии, чтобы покрасоваться перед иностранной комиссией; заучивает наизусть стихи, чтобы блеснуть «эрудицией»…

Ему не пришлось долго ждать признания и иудиных сребреников.

Для начала в качестве доказательства полного доверия она вручает ему ключ… от своего кабинета! Затем — пропуск на снобистские сходки, где расточаются похвалы в адрес буржуазного искусства. И вот час пробил! По ее рекомендации его принимают в шпионскую школу в Туре. Именно туда они вместе и направляются, готовясь нелегально перейти границу.

Вот такая картина, товарищи. Теперь вы все знаете. Мы сорвали маску с истинного лица этой романтической парочки, этих перекрашенных лисиц, брызжущих ненавистью и смертельным ядом на нашу партию и правительство…

Из строя разбойников выходит Кароль Брода и, будто солист в хоре, начинает говорить стихами:

— Что с ними сделать? Пустить на свободу?

Или обрушить насилье и гнев? —

И подобно Владиславу Броневскому на митинге на шахте имени Домбровского, обращается к собравшимся:

— Вы, кто готовит реформу в колхозах,

Ваше решенье!

— НАСИЛЬЕ И ГНЕВ! —

отвечают в унисон «красно-черные», высоко поднимая кулаки.

И Кароль Брода читает мне приговор:

— За их гордыню, за диссидентство,

За священную кровь наших ран

Мы их казним без сожаленья

По директиве: «No passaran»!

— А с ней что? — спрашивает Куглер, указывая на Мадам, будто решая, как продолжить сцену.

И пока он произносит эти слова, с ясного, чистого неба медленно опускается «Люси» — Люсиль Ружогродек, одетая и загримированная под Долорес Ибаррури, и своим чувственным голосом произносит приговор, указывая на банду разбойников:

— Одно нужно ей наказанье,

Чтобы наши пареньки,

Как голодные волки,

Подхватив ее руками,

Растянули на земле

И наигрались бы вполне.

В ответ на ее слова Куглер медленно поднимает молот и, скрестив его с крюком, произносит священные строки народной поэмы, искажая и опошляя текст: