— И поэтому quae cum ita sint, как выразился бы Цицерон, мы были, естественно, — как бы это сказать, — несколько обеспокоены, даже больше того, несколько задеты, услыхав со стороны, что вы, не посоветовавшись ни с кем из нас, вступили на путь, который представляется нам опрометчивым и рискованным. Более того, когда случается что-либо подобное и друзья не могут вступиться за человека, потому что он не счел нужным им довериться, про него говорят всякие гадости и распускают слухи, которые трудно опровергнуть.

— Добрейший мой Уолтер, — перебил его, слегка покраснев, Тони, — неужели вы думаете, что я, прожив столько лет в Лондоне, не научился презирать «то, что говорят люди»? Я прекрасно знаю, что нет ничего самого невероятного, чего бы не могли сказать и чему бы не поверили люди: вроде того, что через полгода я попаду в больницу, для умалишенных, или что меня вышвырнули со службы потому, что я крал мелочь из кассы, или что я принуждал свою жену принимать участие в чудовищных оргиях, которые вот-вот вызовут взрыв всеобщего негодования. Я знаю все эти разговоры, вплоть до намека на гомосексуализм: «Да, ему приходится жить за границей — вы же знаете почему». Неужели вы думаете, что я хоть в грош ставлю всех этих идиотов?

Уолтер как будто немножко опешил, но тут вмешался Гарольд.

— Вам эта пародия на действительность ничуть не поможет, Тони. Я допускаю, что все это очень остроумно, но толку от этого мало. И вы не можете игнорировать тот факт, что общественное мнение вас осуждает.

— Общественное мнение! — смеясь, воскликнул Тони. — Ничего себе «общественное». Да, я думаю, не наберется, в общем, и двухсот человек, которые бы меня знали.

— Это как раз те люди, с которыми вы должны считаться, — сказал примиряюще Уолтер. — В конце концов, дорогой мой, ваша репутация в их руках.

— Прощай, репутация, — сказал Тони, отхлебнув глоток пива. — Смею вас заверить, что я как-нибудь переживу этот позор.

— Это никуда не годится, — сказал Гарольд сердито — Вы стараетесь увильнуть от ответа и, по обыкновению, валяете дурака. Мы имеем право требовать от вас разумного объяснения и определенного ответа, если не в ваших интересах, то в интересах вашей жены.

— Ха-ха! — расхохотался Тони, обрадовавшись. — Значит, вы действительно сплетничали обо мне с Маргарит?

Уолтер снова сделал Гарольду знак рукой, чтобы он замолчал, и начал:

— Дорогой Тони…

«Он, кажется, воображает, что я представляю общественное собрание, — подумал Тони, — точь-в-точь Гладстон, беседующий со старой королевой».

— Дорогой Тони, вы все понимаете совершенно превратно и очень огорчаете нас обоих. Никто так не ценит юмор, как я, но здесь он совсем неуместен.

Постарайтесь, пожалуйста, быть серьезным.

— Серьезным! — воскликнул Тони. — Да я и так серьезнее серьезного. А вот вы легкомысленны.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я прекрасно знаю, что делаю и почему, а вы вмешиваетесь в то, чего не понимаете.

— Не знаю, почему вы называете здравый смысл вмешательством? — сердито проворчал Гарольд.

— Ну, в данном случае я называю это так, — напрямик ответил Тони.

У Гарольда уже готов был сорваться с языка презрительный ответ, но Уолтер прибег к дипломатической увертке, что весьма позабавило Тони.

— Нет, нет, — сказал он поспешно, — не будем уклоняться от сути дела. Гарольд, хотите стильтона, со мной за компанию? А вы, Тони? Да. И по стаканчику портвейна, выпить напоследок. Официант! Три стильтона и три стакана портвейна. Доу, 1908 года, не забудьте! Будем говорить по-дружески. У нас у всех самые лучшие намерения, и я уверен, что мы сможем прийти к удовлетворительному решению.

Тони, разрешите мне как старому другу задать вам несколько вопросов?

— Пожалуйста, — ответил Тони, заранее решив открываться старому другу как можно меньше.

— Следует ли нам считать, что вы окончательно и бесповоротно отказываетесь от своей карьеры?

— Да, если вы называете такого рода занятие карьерой.

— Так, — просветлел Уолтер, тогда как Гарольд еще больше нахмурился, услыхав это оскорбление божества.

— А есть у вас какие-нибудь планы на будущее? — Да: Недели через две я уезжаю в Тунис.

— Я не об этом говорю. Я имел в виду какую-нибудь серьезную работу, за которую вы хотели бы приняться. Может быть, я был бы вам чем-нибудь полезен? Ведь существует целый ряд всевозможного рода официальных и полуофициальных должностей, которые интеллигентному человеку…

— Благодарю вас, — перебил Тони, — меня вполне удовлетворит, если я и дальше буду жить как живу, без каких-либо официальных санкций.

— Что же, прикажете понимать так, что вы действительно намерены все время жить праздно, переезжая с курорта на курорт и наведываясь в Лондон лишь тогда, когда почувствуете, что не можете больше пренебрегать своей женой?

— Можете понимать как вам угодно или, вернее, как вам удобней, — сказал, разозлившись, Тони, — только, пожалуйста, не вмешивайте сюда Маргарит.

Это уж мое дело.

— Простите, пожалуйста, — поспешно извинился Уолтер, — я вовсе не хотел вас обидеть. Пожалуйста, простите меня. Но, по правде сказать, дорогой мой, еще раз прошу прощения, — поведение ваше совершенно непонятно и в высшей степени глупо.

— Охотно прощаю вам то, что вы говорите, дорогой Уолтер, потому что не придаю этому никакого значения.

Уолтера эта резкая отповедь несколько покоробила, а Гарольд, который до сих пор, по-видимому, едва сдерживался, вмешался в разговор:

— Послушайте, Тони, я знаю, что говорить с человеком о его жене считается дурным тоном и все такое, но мы не можем в данном случае не коснуться Маргарит. Неужели вы берете на себя смелость утверждать, что, по-вашему, вы не причиняете ей никакого зла?

— Разумеется, никакого зла я ей не причиняю.

— Но ведь это влечет за собой значительное сокращение доходов.

Гарольд сделал особое ударение на слове «доходы», как будто это было нечто таинственное или священное.

— Если Маргарит вышла за меня замуж из финансовых соображений, она сделала большую ошибку, — сказал Тони.

— Но не считаете ли вы, что она имеет право настаивать на том, чтобы вы обеспечили ей такие материальные условия, к каким она привыкла?

— Конечно, нет. Что это за псевдофеминистская болтовня, Гарольд? Если на то пошло, я имею право настаивать, чтобы она удовлетворялась моими условиями, которые, боюсь, покажутся ей слишком скромными. Но ничего подобного ей не угрожает — у Маргарит очень недурные собственные средства, — Да, — фыркнул, выйдя из себя, Гарольд, — могу сказать только одно, что порядочные люди так не поступают.

— Ничего другого я от вас и не ожидал, — невозмутимо отвечал Тони. — Редко встречал человека, более неспособного на остроумный ответ и более падкого на ходячие фразы, чем вы. Есть у вас еще какие-нибудь вопросы, Уолтер?