– Ну же! Моя дорогая девочка… Не надо плакать, – принялся успокаивать он ее.

– Я сегодня была ужасна! Я знаю это! Хуже просто не бывает!

– Вовсе нет, Анна! Разве вы не понимаете, что ваша естественная скованность лишь добавляет очарования ранимой натуре Сольвейг? А уж в самом конце спектакля… публика и вовсе была покорена вашим пением. Эта роль словно специально написана для вас… Думаю, и Генрик Ибсен, и маэстро Григ будут довольны, увидев вас на сцене. Я уже не говорю о том, как вы пели сегодня. Не голос, а мечта… Впрочем, как всегда. А потому, моя дорогая девочка, – герр Джозефсон осторожно смахнул пальцем слезинку со щеки Анны, – ступайте к себе и начинайте праздновать свой успех.

Когда Анна вернулась к себе в гримерную, там уже было не протолкнуться. Множество поклонников и доброжелателей, и все хотели присутствовать при короновании новой принцессы, причем выращенной здесь, дома. Анна из последних сил старалась не ударить в грязь лицом. Вежливо беседовала с каждым, произносила в ответ на похвалы нужные и правильные слова. Но вот в гримерную вошел герр Хеннум и тут же выставил всех остальных посетителей за дверь.

– Я сегодня с большим удовольствием дирижировал оркестром. Радовался тому, что могу лицезреть, Анна, ваш дебют на сцене. Нет, не скажу, что ваша игра была верхом совершенства. Но все придет постепенно, с опытом. Вы приобретете уверенность, станете держаться на сцене раскованнее и свободнее. В этом я не сомневаюсь, поверьте. А сегодня, пожалуйста, постарайтесь в полной мере насладиться своим успехом. Вы его вполне заслужили. Христиания у ваших ног. Через пятнадцать минут в фойе театра состоится банкет в честь открытия нового театрального сезона и первого спектакля. Герр Джозефсон зайдет за вами и лично сопроводит вас к гостям.

Дирижер откланялся и вышел из гримерной. Анна осталась одна.

Когда она переодевалась, в дверь негромко постучали, и просунулась мордашка Руди.

– Прошу прощения, фрекен Анна, меня попросили доставить вам записку. – Он с веселой ухмылкой вручил ей послание. – Позвольте также сказать вам, что сегодня вы были очень красивы. А вы не попросите мою маму, чтобы она отпустила меня на банкет вместе с вами? Думаю, она разрешит, если попросите именно вы.

– Ты же знаешь, Руди, я не могу этого сделать. Но раз ты уже здесь, то, пожалуйста, помоги мне застегнуть платье.

Когда Анна появилась в фойе в сопровождении герра Джозефсона, собравшиеся встретили ее бурными аплодисментами. Йенс наблюдал за своей возлюбленной издалека. Еще никогда он не любил ее так сильно, о чем он постарался сообщить Анне в записке, которую передал ей Руди. Йенс следил за тем, как Анна мило улыбается, как непринужденно беседует с гостями, и невольно поражался тому, как же высоко взлетела его райская птичка с тех самых пор, как он впервые услышал ее пение.

И тут же сердце у него упало. К Анне приближалась знакомая фигура. Огромные усы, явно завитые вручную, выражение полнейшего ликования на лице. Все невольно расступались перед этим человеком, давая ему дорогу.

– Анна! Моя дорогая юная барышня! Даже болезнь моей матушки не смогла удержать меня вдали от вас. Я не мог не приехать, хотел самолично стать свидетелем вашего триумфа. Вы были великолепны, моя дорогая. Просто великолепны!

Йенс заметил, как на какое-то мгновение у Анны напряглись черты лица, но уже в следующую минуту она взяла себя в руки и тепло поздоровалась с герром Байером. Йенс предпочел немедленно удалиться прочь. Теперь, когда рядом с Анной замельтешила фигура ее наставника, вряд ли у него будет шанс перекинуться с ней парой слов наедине, чтобы сказать ей лично, как он гордится ею и ее выступлением.

По своему обыкновению, Йенс ретировался в «Энгебрет», чтобы залить свое подпорченное настроение водкой. Уж он-то, в отличие от Анны, прекрасно видел и понимал, откуда ветер дует. Одно дело – отвязаться от притязаний деревенского соискателя руки и сердца. И совсем другое – герр Байер. Вне всякого сомнения, этот человек влюблен в свою воспитанницу. К тому же он может дать ей все, что она пожелает. Еще каких-то несколько месяцев тому назад, с грустью подумал Йенс, он тоже мог осыпать Анну своими дарами и подношениями.

Впервые за все это время он задумался, а так ли уж правильно он поступил, уйдя из дома. Не совершил ли он тогда непоправимую ошибку?

* * *

– «Фрекен Ландвик пока еще не демонстрирует той уверенности, которая отличала игру мадам Хенсон в роли Сольвейг. Такая уверенность в себе дается лишь многолетней практикой, но недостаток сценического опыта с лихвой компенсируется юностью фрекен Ландвик и совершеннейшим исполнением ею песен Сольвейг».

– А в утреннем выпуске «Дагбладет» рецензент особо отметил вашу красоту и молодость. А еще…

Но Анна не слушала герра Байера. Она была счастлива уже тем, что весь этот кошмар, которым стало для нее первое выступление на сцене, позади. А думать о том, что начиная с завтрашнего вечера еще много раз придется выходить на подмостки, она пока просто не могла.

– К великому сожалению, Анна, я могу остаться в Христиании лишь до утра. А затем должен снова отправиться на пароме к матушке. Как можно скорее оказаться рядом с ней, – промолвил герр Байер, закрывая газету.

– А как она сейчас?

– Не хуже и не лучше, – тяжело вздохнул он в ответ. – У моей матери всегда была необыкновенная сила духа. Она-то и держит ее на этом свете. Помочь ей я, к сожалению, ничем не могу. Разве что буду рядом с ней, пока не наступит конец. Но хватит о грустном. Сегодня, Анна, я хочу устроить для нас особо торжественный ужин. С интересом послушаю ваш рассказ о том, что произошло в вашей жизни за то время, что мы с вами не виделись.

– О, я буду только рада. Правда, я чувствую себя немножко уставшей. Можно я немного отдохну перед ужином?

– Конечно, моя юная барышня. И еще раз примите мои самые искренние поздравления.

Франц Байер молча проследил за тем, как Анна вышла из комнаты, и удивился, как сильно она изменилась за минувший год. И даже за то короткое время, что они не виделись. Анна всегда представлялась ему таким нежным бутоном, который вот-вот должен распуститься. Но сейчас она действительно в полном цвету. Прекрасна, словно богиня, а под его умелым руководством приобрела особую грациозную стать, превратившись в по-настоящему изысканную барышню.

Несмотря на то что Анна только что заявила об усталости, она вся как будто светилась изнутри. Что-то неуловимое появилось во всем ее облике, что-то такое, что он пока не мог понять и объяснить. Оставалось лишь надеяться, что все эти перемены, случившиеся с его воспитанницей, не имеют никакого отношения к тому скрипачу, который аккомпанировал ей на суаре в июне месяце. Профессору тогда даже показалось, что девушка увлеклась молодым человеком. Да и герр Джозефсон пошутил не без намека при встрече с ним. Так и сказал: «вовремя же ты, Франц, вернулся в город». А потом между делом сообщил ему, что его воспитанницу неоднократно замечали в обществе того самого скрипача в кафе «Энгебрет».