Одно слово, сумасшествие.

Кроме того, это сбивало с толку. Охоту на единорога возглавлял определенно Брукер, это было теперь очевидно, а не Хекель, как считал Черч. Когда я об этом сообщил, шеф распорядился снять у этого горе-егеря отпечатки пальцев.

Они совпали с отпечатками Хекеля.

Как такое могло произойти, оставалось лишь ломать голову.

Вскоре после этого прибыли британцы, и мы откочевали обратно в Штаты — со всем, что нам удалось нарыть, а также с сигомом и с Картеретом. Оставшихся шестерых тигровых псов уложили снайперы с «Арк ройял». Новых Людей, собрав, транспортировали на авианосец, но для них это явилось таким шоком, что некоторые попадали в обморок, а один даже умер от разрыва сердца. В конце концов бригаде медиков пришлось дать им всем успокоительное. Экипаж судна был, пожалуй, не меньше потрясен встречей с настоящими неандертальцами.

Живых в «Улье» не осталось. В самом деле, жуть, да и только.

— Да, хлебнули мы, — произнес я нехотя.

— Столько чудовищ вокруг… Лупишь их, лупишь, а они не убывают, — Грейс, вздохнув, прижалась ко мне щекой. — Джо. А вдруг на этот раз не справимся?

— Почему? Справимся.

— А если не получится? А вдруг проиграем? — В полутьме голос ее звучал до странности беззащитно. — Вдруг провалимся?

— Если ты провалишься, я обязательно тебя подхвачу. А если я — ты позовешь кого-нибудь на помощь. Так всегда случается.

— А если мы оба?

— Тогда все равно найдется кто-нибудь, кто подставит плечо. Обязательно.

Грейс долго молчала. Бессмысленность этой беседы была ясна нам обоим. Головоломка из тех, что донимают разум по ночам, когда никаким притворством нельзя скрыть правду от самого себя. Ни с кем другим на свете Грейс Кортленд не стала бы об этом даже заговаривать. Как и я — ни с кем, кроме нее. Есть вещи настолько личные, сокровенные, что я не делюсь ими даже с Руди.

Нежно обняв, я притянул ее к себе.

— Что бы там ни было, лапочка, — сказал я, — все равно мы сладим с этим делом. То, что мы вытянули из Картерета, и с теми архивами, что мы добыли в «Улье». — Глюк говорит, теперь ему все шифры раскусить ничего не стоит. Может, уже к утру. И тогда мы с тобой наденем доспехи свои тасканые, возьмем мечи свои зазубренные, гикнем-крикнем и пойдем себе драконов сражать.

— Чудовищ, — поправила Грейс.

— Их самых, — согласился я.

Так мы и лежали — на сбившихся матрасах, чувствуя, как постепенно остужается страсть на обсыхающей коже. Осторожно потянувшись, я выдернул из розетки штепсель, и нас уютным коконом обвил бархатистый мрак. Времени прошло довольно много.

Я уже думал, что Грейс потихоньку уснула, но она вдруг шепнула:

— Прости меня, Джо.

Я повернул голову к ней, неразличимой в темноте.

— За что?

Помедлив, она вымолвила:

— Люблю я тебя.

Прежде чем я успел что-то ответить, она легонько прижала палец к моим губам.

— Тсс, ничего не говори. Пожалуйста.

Но я все равно сказал:

— Я люблю тебя, Грейс.

Больше мы не говорили ничего. Слишком очевидной была значимость и цена этих слов, лучезарно заполняющих тьму вокруг нас и темноту в наших сердцах. Любви не место на поле боя. Она делает тебя уязвимым, оголяет горло и открывает грудь под пулями. О ней нельзя говорить вслух.

Я лишь надеялся — а может, молился, — что чудовища не слышали наших сказанных шепотом слов.

«Фабрика драконов».

Понедельник, 30 августа, 5.02.

Остаток времени на Часах вымирания:

54 часа 58 минут (время местное).

Геката с Парисом, слившись в объятиях, возлежали на ложе, которое делили уже десяток лет. Между ними помещалась усладившая их молодая негритянка, чья шоколадная кожа составляла роскошный контраст с их молочно-белыми телами. Женщина опустила голову на руку Париса, обернувшись лицом к Гекате, уместив свою темную руку на ее безупречно плоском животе.

Парис и женщина пребывали в сонном забытьи, а Гекате никак не спалось. Синие глаза неотрывно смотрели на сонм звезд, различимый сквозь обширный стеклянный купол над альковом. Глухой немолчный шум прибрежных волн был подобен спокойному дыханию дремлющего мира. В такие моменты Геката чувствовала себя умиротворенной: жажда погашена, голод утолен, фурии укрощены.

Если бы не одна вещь. Маленький, ничтожный, казалось бы, пустячок, занозой бередящий ум.

Шесть часов назад она наконец поддалась на уговоры Париса пригласить Альфу на «Фабрику драконов». Разговор получился коротким. Альфа пришел в восторг, был просто счастлив и польщен тем, что его приглашают, и условия принял без всяких оговорок, тем более что их было всего ничего: подумаешь, окна самолета должны быть затемнены. Она еще поддразнивала Альфу — дескать, это он научил их, своих детей, похвальной осмотрительности, вот она и осторожничает. Альфа в ответ смеялся и соглашался на все.

Как-то очень уж легко все далось.

— Он знает, — сказала Геката брату по окончании беседы.

— Ничего он не знает, — отмахнулся Парис. — Откуда ему?

— Нет, знает.

— Да ну тебя. Если бы он знал, ни за что бы не купился. В жизни не позволил бы завлечь себя сюда, прямо к нам в руки.

— Знает, знает.

— Милашка моя, Альфа ни о чем не догадывается и ничего не соображает. А вот когда окажется здесь, то, ясное дело, все поймет. Это я тебе обещаю.

На том спор и завершился. Видно, братец и впрямь неисправимый дурачок, если не чувствует в Альфе той потаенной искры, которая делает его именно таким, каков он есть.

Да Геката и сама видела отца отнюдь не насквозь, лишь смутно угадывая его сущность, которая брату была, похоже, невдомек.

— Он знает, — шептала она бескрайнему звездному пологу.

Может, он уже в пути.

Ангар, Балтимор, Мэриленд.

Понедельник, 30 августа, 5.03.

Остаток времени на Часах вымирания:

54 часа 57 минут.

Восемьдесят Второй сидел в неосвещенной комнате, глядя в окно на темные воды бухты. В Балтиморе он был впервые. Да он, собственно, и в Соединенных Штатах-то ни разу не был, если не считать «Деки». Чувствовал он себя странно: одиноко, боязливо. Как чужой.

Все здесь обращались с ним хорошо — присмотрели за носом, помыли, приодели: новые джинсы, кроссовки, майка с бейсбольным логотипом. Даже камень не стали отбирать. Есть можно было что душе угодно: он впервые в жизни попробовал пиццу (оказалось, так себе). Выделили спальню с многоканальным теликом: смотри, не хочу. И все равно Восемьдесят Второй понимал, что он пленник. Никто не говорил этого вслух, но разве и так не понятно? Прежде чем отпустить в новую комнату, у него взяли отпечатки пальцев, срезали чуток волос, взяли образец крови и мазок из-за щеки. Попросили пописать в стаканчик. Словом, примерно то же, что и ученые из «Улья», — хотя и с улыбками, и «пожалуйста», и «спасибо». Но ведь тоже его разрешения на эти тесты не спрашивали.