Иногда сразу из кабинета начальника я прямиком выбегал в сквер за агентством. Посылал в небо:

– Протасов, твою мать…

– Шишкин, … тебе… по самые…

– Карека … …. … …!

Слышали бы меня Ирина или Катя…

Я снова занялся заброшенным было теннисом. Пытался получить любые подворачивающиеся маленькие жизненные удовольствия. Так, когда во время съемок рекламного клипа представилась возможность, полетел на воздушном шаре. Я наслаждался этим полетом. Кричал, глядя на лес, на монастырь на берегу реки. Я чуть не плакал от этих счастливых минут. Все неприятности остались где-то там, на земле…

А раз в спортивном клубе подвернулось другое удовольствие. Между теннисных кортов шел Карека. Я в это время играл с Зайковским. Начальник не видел ни меня, ни моего партнера. Решив завязать шнурок на ботинке, он нагнулся как раз напротив дыры в заборе. Я не удержался и со всей силы послал мяч в цель, плотно обтянутую тренировочными штанами.

– А-а-а, – раздался вопль. Мы с Зайковским спрятались за скамейками.

Совершено багровый Карека тер правую половину задницы:

– Кто? Где?..

Он так и не нашел, кто это сделал. А я до сих пор улыбаюсь, вспоминая этот эпизод. И мне становится легче. Говорят, японцы лупят каждый вечер резиновые копии своих начальников. А мне удалось врезать по заднице оригиналу. Как бы мне позавидовали те японцы! Хотя, когда я был в Токио, никаких резиновых фигур в офисах не видел. Или от нас их тогда прятали?

Еще я научился с совершенно серьезным видом подсмеиваться над начальниками. Так, Бабаев, как начальник или как клоун, который весь вечер на манеже, всегда старается быть в центре внимания. Он специалист по любому вопросу. Однажды заставил едущих на семинар в автобусе сотрудников два часа слушать рассказ о своем недавно купленном далматине. Чем только Бабаева ни пытались перебить, но он упрямо рассказывал о своей псине:

– Вы не представляете, какая умница…

Тогда я, совершенно уставший от этого разговора, показал на какую-то линялую, грязную дворнягу на обочине. Совершенно серьезно спросил:

– Ничего не понимаю в собаках… А вот, наверное, один из далматинов?

– Эх, – начал объяснять мне Бабаев, не заметив, что весь автобус давится смехом.

Однако ни мат в сквере, ни такие вот маленькие радости не снимали напряжение полностью. Оно накапливалось, накапливалось, накапливалось. И кончалось все тем, что я вдруг замечал – бокала вина на очередной вечеринке мне не хватает. Что заходил после мероприятия в первый попавшийся бар и мгновенно опустошал стаканчик виски, водки или конька. Совсем не закусывая. Мне просто ничего не лезло в рот, кроме спиртного – я быстро напивался.

Утром просыпался с дикой головной и душевной болью. Ирина смотрела на меня с сочувствием:

– Понимаю… Мне и самой так хочется иногда напиться.

А я-то думал, что тенниса ей вполне хватает.

После такого выпивона обычно отходил несколько дней. Но мне становилось легче – разрядился. Боялся, однако, что могу не удержаться, переберу как-нибудь на работе или на важном банкете. Поэтому, чувствуя, что во мне накопилось взрывчатое вещество напряжения, улетал на выходные в Воронеж. Чуток выпиваю с отцом, поминая маму. Потом надирался вусмерть с Вовкой и Гариком. Они радовались поводу. На них в Воронеже давило отсутствие больших событий. Жизнь здесь слишком спокойна и предсказуема. По-прежнему работа, дом, дети, дача. Все те же, те же воспоминания о командировке в Москву: «В одном ресторане с Варлоу, Борзовым, Гребнюхиным…».

Их жены меня не привечали:

– Прилетел на наши головы. Мужей спаивать…

Возвращался из Воронежа спокойный, полный сил. Никто в агентстве и не догадывался, глядя на меня, потягивающего весь вечер один коктейль, что несколько раз в году накачиваюсь вдрабадан.

Я заметил, что не у одного меня такие же бизнес-проблемы. Вспомнил жутко уставшего Козина. И мои начальники тоже расплачивались за огромное физическое и душевное напряжение. За то, что делать приходится то, что совсем не хочется. Карека с Бабаевым уже в обед, бывает, выпивают на пару по рюмке. Ближе к вечеру, судя по краснеющим лицам, наверное, еще по одной-две. И, должно быть, неплохо догружают дома.

Шишкин, вроде бы, не пьет совсем. Но Катя мне сказала, что он отвязывается на семье. Бьет жену и детей. Я долго не верил, пока не услышал однажды сам, позвонив ему вечером. Кто-то снял трубку, но не успел ничего сказать. Я услышал какой-то звериный, не сразу распознанный мною голос Шишкина:

– Положи трубку, сука…

И звук удара. В трубке громыхнуло. Короткие гудки…

Катя сказала, что Шишкин постоянно жует антидепрессанты. Нервы у него не в порядке.

Протасов разряжается по-другому. Он любит всякие особые удовольствия. Я заметил это, еще будучи с ним в командировке в Японии. Но тогда подумал, что местные девочки – это просто мужское любопытство. Но оказалось, он посещает публичные дома с оригинальными услугами практически в каждой поездке. По крайней мере, мне об этом рассказывали разные люди, видевшие его в сомнительных местах и в Москве, и в других городах.

Да. Каждый избавляется от напряжения, как может. А в один из вечеров в офисе что-то защемило в груди. Еле добрался до дома. Ирина вызвала скорую.

Доктор посмотрел, пощупал, померил, вздохнул:

– Да у вас, батенька, предынфарктное состояние. Такой молодой… Бизнесмен, наверное?

– Бизнесмен.

Скорый врач затряс головой:

– Во имя чего вы себя гробите? Не пойму. Бизнесмены – такие на вид крутые. А все поголовно как пеньки гнилые. У кого сердце, у кого почки, печень, язва, нервы, импотенция… Во имя чего? Деньги? Власть? Но когда у вас появляются деньги и власть, вы же этим уже воспользоваться не можете. Водку пить нельзя, на женщин, извините, не стоит, еды вкусной не поешь – только диета, воздержание. И дальше жизнь на таблетках – для печени, для эрекции, для сердца… Не понимаю, во имя чего?

Я поддакивал:

– Да, да, да… Пожалуй, вы правы… Пожалуй, вы правы…

Хватит ли мне здоровья? Или может, когда я оторвусь от этих начальников-придурков, напряжение не будет таким сильным? Или что-то надо менять уже сейчас? Отлежусь, обдумаю…

И вроде отлежался. В груди колоть перестало. Жутко захотелось работать. А если что – у меня теперь всегда под рукой таблетки есть. Доктор сказал – хорошие…

Наблюдая за собой, за работой своих людей, я понял, что дальше уже нельзя развиваться тем же составом. Он у меня и так пашет на всю катушку. Я выжал из него все, что мог. Надо менять принципы работы, менять людей. Наступил конец периода универсалов, совместителей, бывших манекенщиц. Я вступаю в совершенно новый для себя этап. Дальше развивать дело могли только квалифицированные специалисты. Необходимо начать новую реформу своей службы. Произвести ее в меньшей степени за счет увеличения количества работников и в большей – за счет привлечения классных специалистов. Подготовить их самостоятельно нечего было и думать. У меня на это не хватит времени. Я же все-таки управленец, а не преподаватель. И потом, не могу быть специалистом во всем, не могу дать всех нужных знаний. Люди должны получить эти знания в другом месте, прийти с ними уже полностью готовыми к квалифицированной работе.