Эля подошла к папе, пожала плечами и разжала ладонь. Папа взглянул и… сел мимо стула на пол.

– Я ж тебя предупреждал, – сказал Алешка. – Ты не ушибся?

Папа поднялся, взял в руку ключик, осмотрел.

– Эля, – спросил он. – Откуда он у тебя?

– Мама подарила.

– А где она его взяла?

– Ей тоже кто-то подарил. В вашей России, очень давно.

– А мама не говорила тебе, от чего этот ключик?

– Говорила. Но непонятно. Она говорила, что этот ключик от волшебной шкатулки, в которой таится счастье.

– И что?

– Не знаю. Мамуля сказала, что в этой шкатулке счастья не было. Может быть, в какой-нибудь другой. Она сказала: «Может, ты, дочка, найдешь эту шкатулку, отопрешь ее и выпустишь на волю свое счастье».

Алешка скептически хмыкнул. И сказал голосом Буратино: «Здесь какая-то тайна». А потом добавил своим голосом:

– Была…

В общем, и папу, и Алешку этот золотой ключик очень огорчил. И они оба думали о том, как огорчится Эля, когда узнает, откуда взялся этот ключик. И что за шкатулка, которую он когда-то запирал и отпирал.

– А чего вы так удивились? – встревоженно спросила Эля.

Папа немного растерялся с ответом, но его выручил Алешка. У Алешки не задержится, врать он не любит, а приврать – запросто. Если, конечно, для доброго дела.

– Мы дверцу для этого ключика нашли. – Алешка задрал нос, как Буратино. – Еще не совсем, конечно. Но на ее след напали.

Как это можно – напасть на дверной след, наверное, только Алешка может объяснить.

– Тогда пошли, – решительно сказала Эля и забрала у папы золотой ключик.

– После обеда, – сказал Алешка. – Я на голодный желудок в такую даль не хожу.

После обеда папа и Мишель уехали в Лондон, их вызвали в полицию давать показания по «делу о попытке ограбления мистера Майкла П. Скачкофф».

Папа, садясь в машину, сказал Алешке:

– Никаких без меня волшебных дверей, никаких ключиков…

– Что ты, дэдди! – Алешка сделал большие глаза и прижал руки к груди. – Мы с Элей весь день будем ту плей в гольф. На свежем воздухе.

Эля тоже прижала руки к груди, сделала мечтательные глазки и пообещала:

– Что вы, дядя Серж! Мы с Алешей будем рисовать друг другу автопортреты. На свежем воздухе.

– Врут? – спросил папа Мишеля.

– Однозначно, – ответил Мишель. – Давай запрем их в кабинете.

– Жалко, – вздохнул папа.

– А мне их не жалко! – кровожадно отрубил Мишель.

– Да я не про них. Мне кабинет твой жалко. Они там устроят игру в гольф с твоими автопортретами.

Весь этот разговор внимательно подслушивала мадам Брошкина.

– Да ладно вам, мужчины. Езжайте спокойно, я за ними присмотрю. – Она повернулась к ребятам, скомандовала: «За мной, шагом марш!» – и, звеня браслетами, пошла во дворец.

Ребята дружно, в ногу зашагали за ней. У парадного входа Алешка оглянулся – машина Мишеля скрылась за воротами, – дернул Эльку за руку, и они, так же чеканя шаг, резко свернули в сторону. А мадам Брошкина, во весь голос командуя: «Раз! Раз! Раз-два-три! Левой, левой! Раз-два-три!» – протопала в холл и затопала по лестнице.

– Флаг тебе в руки, – прошептал ей вслед Алешка. – Последний парад наступает. Бежим, Элька!

– Куда?

– Сначала фиганем Дракона на сторону.

– Фиганем – это как? Ну его на фиг?

– Примерно. Сейчас увидишь. Только топай погромче, чтобы крысюки разбежались.

Эля мне потом рассказывала, что ей совершенно было не страшно с Алешкой. Она боялась только одного – что эти приключения вот-вот закончатся. И надо будет снова мазюкать надоевшие холсты.

Топая не хуже, чем Брошкина, они взлетели под крышу башни и совместными усилиями развернули Дракона против ветра.

– Бедный Дракоша, – вздохнула Эля. – Вертят его туда-сюда. Да еще и ветер его гоняет.

– Ни фига не бедный. Ему это нравится. Бежим дальше. У нас сегодня делов выше крыши.

– Выше этой? – Эля со страхом показала на крышу над головой.

– И этой тоже. Сыпемся вниз.

– Сыпемся – это как? Как песок?

– Как получится. – И Алешка застучал кроссовками по ступеням.

Во дворе он сказал Эле:

– Иди к задним воротам и жди меня там.

Эля послушно засверкала пятками. Ждать ей пришлось недолго. Алешка прибежал почти следом. В одной руке он держал старый ржавый свечной фонарь, а в другой – лучший меч из коллекции Мишеля – тоже ржавый и короткий, с толстым лезвием. Очень похожий на кухонный нож. Вооружился, значит.

– А этот ножик зачем? – спросила Эля.

– На заброшенных мельницах водятся всякие злодеи, – объяснил Алешка как специалист по злодеям и заброшенным мельницам. – Держи крепче.

– Леш, а чего мы с тобой не видели на старой мельнице? – осторожно спросила Эля.

– Мы там с тобой ничего не видели, – резонно ответил Алешка. – А там много интересного.

– Знаешь, Леш, много интересного на пруду. И в парке тоже. Там качели есть.

– Боишься? – прямо спросил Алешка.

– Волнуюсь, – покривила душой Эля. – Пойдем, я лучше твой портрет нарисую.

– Чем же это лучше? А то я не видел, как ты рисуешь.

И Алешка отважно зашагал к старой развалине – мельнице, где шляются колдуны-мельники и другие вредные существа. Эля поплелась за ним, сжимая в руке большой кухонный нож, похожий на меч.

Здание мельницы имело вид мрачных руин. Когда-то сложенное из ровно обтесанных камней, сейчас оно напоминало домик из детских кубиков, на который наступила неосторожная или злая нога взрослого.

Вместо двери зиял во всю стену неровно очерченный провал, будто скалило редкие зубы громадное чудовище. Окон вообще не было, только дыры в прогнившей крыше.

Алешка заглянул внутрь:

– Таких помоек и у нас хватает.

Помойка не помойка, а свалка – точно. Нагромождение битых и замшелых камней, трухлявые доски, битые бутылки, пакеты от сока и прочая неопрятная дрянь.

Эля, глянув на эту «красоту» через Алешкино плечо, шепнула:

– А у вас в России все мальчики любят лазить по свалкам?

– Не все, – буркнул Алешка. – Только романтики. Вроде тебя.

Алешка разглядывал весь этот хаос и… Да ничего он не видел. Камни и мусор. А вот Эля… Что значит художник. Что значит зоркий глаз…