— Но и подвалы тоже могут стать западней, — заметил Кожин.

— Там есть такие закутки, где можно отсидеться. Немцы туда не сунутся.

— А поскольку мы жестко привязаны к пристани и гидросамолету, — поддержала его Гайдук, — то выбора у нас нет.

Попрощавшись с Савкой, десантники добрались до шоссе, к оставленному мотоциклу, тут же подожгли его и какое-то время шли по дорожной колее, чтобы сбить со следа собак. Уже в предрассветной дымке, они, посыпая следы махоркой, обошли довольно большой — хат на тридцать — хутор и оказались на восточной окраине его. Именно там, рядом с руинами большого, двухэтажного особняка винопромышленника, высились едва освещенные лунным сиянием стены заводских корпусов и складов.

— Здесь центральный вход, — указал Корнет на полуразрушенную арку. — Неподалеку еще один, транспортный, куда подходила железнодорожная колея; есть еще два пролома в стенах, однако немцы и полицаи обязательно проверят их. Я же заведу вас со стороны речки Виннушки.

— Она впадает в Днепр? — тут же поинтересовалась Евдокимка.

— Метрах в ста от затонувшего сейнера и Старого причала, ниже по течению, — уловил ход ее мыслей Корнет.

Пролом, к которому привел их Кирилл, оказался обычным лазом, затерянным посреди кустарника и всевозможного строительного мусора. Вскоре все трое десантников оказались в небольшом, изолированном подвале. Вход к нему из основного подземелья был замурован, однако попасть туда можно было, вынув несколько камней из бокового завала.

— Тут такие подземные ходы, — объяснял парнишка, прокладывая путь, — что по ним можно бродить целый день. Правда, кое-где они уже обвалились, но до километра по каждому из них пройти можно, и на хутор попасть, и к Днепру выйти… Это граф Шеллер для себя строил, чтобы, в случае опасности, можно было бежать.

Устроив себе «лежку» из обломков досок, веток и травы, десантники заложили вход так, чтобы иметь смотровую щель и, наскоро позавтракав в «общем зале», дабы овчарки не могли учуять запах консервов, завалились спать.

Проснулись они уже в послеобеденную пору одновременно и от мощного раската грома, и от раздававшихся неподалеку команд. Приблизившись к щели, Евдокимка увидела при свете молний фигуры немецких солдат и услышала лай собак, но возблагодарила Господа за ниспосланный ливень: помощь собак в прочесывании окрестностей была совершенно бесполезной. Один из солдат прошел буквально в трех шагах от завала, даже остановился, однако, так ничего и не заподозрив, двинулся дальше.

Под вечер, когда немцы убрались, а ливень поутих, десантники вышли из своего укрытия, спустились к Виннушке и по поросшему ивняком речному берегу направились в сторону плавней. Самолет должен был появиться к восьми вечера, а значит, у них оставалось в запасе около двух часов — и чтобы унести отсюда ноги, и чтобы выяснить судьбу саперов.

От плавней до прогнившей, местами обвалившейся пристани они прошли без особых приключений; по рыбацким мосткам и броду, перебираясь с островка на островок. По стреляным гильзам, неумело сварганенному плоту и окуркам немецких сигарет десантники без труда определили, что каратели уже побывали и на причале, и на борту прочно засевшего на речной банке сейнера. Но вот наткнулись ли здесь немцы на саперов?

Пока мужчины занимались совершенствованием плота, который наверняка заложен был кем-то из местных рыбаков, Евдокимка прошла по кладкам до холма посреди камышового моря, возвышавшегося словно пирамида посреди пустыни. Несмотря на вечер, небо после ливня прояснилось, и где-то вдалеке даже появились проблески предзакатного зарева.

Поднявшись на холм и привалившись плечом к стволу вербы, она подняла бинокль к глазам и неожиданно вздрогнула. По тропинке к плавням приближался какой-то мужчина. Он припадал на правую ногу и постоянно оглядывался. Причина его тревоги стала понятна, когда девушка увидела вдали показавшуюся крытую машину. Гнаться за беглецом по болотистой плавневой низине преследователи не решились. Выскакивая из кузова и включаясь в погоню, немцы старались не стрелять, очевидно, повинуясь приказу «Взять живым!».

— Что это, опять прочесывание? — с пулеметами в руках появились на холмике Кожин с Разлётовым.

— Преследуют кого-то из наших саперов. Наверное, прятался в поселке, но кто-то выдал его.

— Что предпринимаем, командир? — впервые за все время операции, назвал ее «командиром» сержант-энкавэдист.

— Организуй засаду на краю кладки, постарайся прикрыть его. Первую очередь — по кабинке автомашины, чтобы водитель не бросился за помощью. Я же буду «снимать» их отсюда. Ты, старшина, заканчивай плот. Если самолет не появится, уходить по течению будем на нем, сейнер — это ловушка…

Уложив карабин на ветку, Евдокимка «сняла» солдата, идущего первым.

— Залегай, сапер! — прокричала она во всю мощь своих легких.

Кожин тут же поддержал ее:

— Ложись!

К сожалению, заметив, что впереди тропинка сворачивает в спасительные плавни, сапер лишь на несколько мгновений присел и снова, опираясь на приклад винтовки, бросился бежать. Наблюдая это безумие, Евдокимка лишь бессильно сжала кулаки, прежде чем снова взяться за оружие…

Они всё продолжали неистовую перестрелку, а неподалеку появились еще две крытые машины и легковушка с офицерами. По-настоящему Евдокимка осознала опасность происходящего, когда рядом с курганом разорвалась небольшая мина. Где немцы установили этот ротный миномет и откуда он бил, — этого она уже видеть не могла.

* * *

Лежа в госпитале, Евдокимка с трудом вспоминала, как вдвоем с Кожиным они уложили на этой смертной плавневой тропе около трех десятков солдат, прежде чем, услышав такой милый сердцу рокот авиационного мотора у причала, она приказала сержанту отходить. Не могла Гайдук знать и о того, что ее, всю израненную, до самолета вплавь дотащил старшина Разлётов. Взлететь они смогли только потому, что сержант Кожин так и остался на причале, прикрывая их пулеметным огнем; штурман гидросамолета какое-то время до взлета поддерживал его огнем из автомата.

Первое, что она услышала, придя в себя, был голос склонившейся над ней Христины Нерубай:

— Что ж ты, голуба моя невенчанная, так долго с того света возвращаешься? Ты, казачка, не дури! Я ведь над тобой промаялась две операции…

— Третьей не будет, — едва шевеля губами, произнесла Евдокимка. — Выкарабкаюсь.

— Ну, выкарабкивайся, выкарабкивайся, голуба моя невенчанная. Как хирург, я свое дело сделала. Теперь дело за тобой да за Господом… К слову, тут полковник один приходил.

— Неужели Гребенин? — попыталась мечтательно улыбнуться Евдокимка.

— Он, сердешный. И как только узнал, что ты здесь? Ума не приложу.

— Где же он теперь?

— Известно, где. На фронте. В полк уехал. К тебе его не пропустили, так он, страдалец, записку начертал, вон, на тумбочке. Да не тянись ты — там всего одна фраза: «Выздоравливай, моя флотская богиня!» И пару шоколадок оставил. Коварный, наверное, этот полковник, как и все прочие мужики. Но ухаживает, поди ж ты, красиво.